Т.КОНОВАЛОВА

 

 

 

 

 

 

 

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

Часть 1

 

 

 

 

2002

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вышколенная бортпроводница компании «Трансаэро»   обратила внимание на  одного из пассажиров бизнес-класса,  хорошо сложенного, представительного мужчину  лет сорока, русоволосого, со  вкусом одетого и с дорогим кейсом, очевидно, преуспевающего бизнесмена. Такая публика — обычные пассажиры бизнес-класса, и привлекательный господин обратил  на себя внимание стюардессы своим странным поведением. Он пристегнул ремень, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и, ни разу  не пошевелившись, погруженный в свои мысли, просидел весь путь от Петербурга до Екатеринбурга.

В тысяча девятьсот восемьдесят первом году самолеты летали этим же маршрутом, только оба города назывались по-другому, и в один из дней августа из Ленинграда в Свердловск летел молодой человек по имени Николай  Никитин.  Ник — так звали его и друзья, и родители — после окончания института направлялся работать на один из свердловских заводов. Это событие, банальное для его страны, стало чем-то вроде взрыва бомбы для его семьи. Его родители — врачи, дедушки и бабушки — врачи и учителя — всю жизнь (с перерывом на войну) прожили в Ленинграде; его предки в обозримой ретроспективе служили либо врачами, либо учителями и жили в Петербурге-Петрограде. Таким образом, Ник первый в своем роду не проявил  интереса к  благородным профессиям. Более того, к моменту окончания школы он не проявлял интереса ни к какой профессии, поэтому поступил в политехнический институт, сразу записался кандидатом в строительный отряд, и вот там-то обнаружились его, совсем неплохие, способности. Оказалось,  — он не только работоспособен, он умеет также организовать коллектив, умеет договориться с кем угодно: с комсомольскими функционерами, с председателями колхозов,  с бригадирами, с аборигенами — даже  такими, которые никогда не бывали трезвыми и выражали свои мысли исключительно матом. Он нарушил семейную традицию, но вместо него ее продолжил Жорка. Формально Георгий Евсеев не являлся членом семьи Никитиных, но всю свою жизнь главным для себя человеком Ник считал именно Жорку.

Когда выяснилось, что частная собственность не зло, а наоборот, благо,  граждане свободной России бросились покупать и продавать квартиры. Количество коммуналок довольно быстро уменьшалось, и вдруг стало модным вспоминать о них с  ностальгией. Евтушенко написал проникновенные стихи, и телезрители еженедельно смотрели  передачу, заставкой к которой служила проникновенная песня о коммунальных квартирах. Никто  не возражал, потому что большинство из тех, кто на собственной шкуре испытал  кошмар «коммунального рая», старались о нем не вспоминать, но были и те, которые действительно крепко сроднились со своими соседями. В такой дружной квартире жили две семьи: Никитины — Екатерина Васильевна и Павел Иванович — и Евсеевы —Наталья Васильевна и ее сын Жора. Тетя Наташа, бухгалтер в какой-то конторе с непроизносимым названием, подростком жила в блокадном Ленинграде  и часто болела. Маленький Жорик знал:  если  мама не может подняться с постели,  нужно постучаться к соседям, и тетя Катя или дядя Паша,  или оба вместе придут, полечат маму, и она обязательно выздоровеет. Жорик любил ходить к Никитиным в гости — обедать и пить чай, а праздники и дни рождения они отмечали вместе. Когда маму увозили в больницу, Жорик оставался на попечении Никитиных.  Он еще под стол пешком ходил, но уже не сомневался,  что когда-нибудь станет врачом, как тетя Катя и дядя Паша Никитины.

                Ник появился на свет, когда Жоре исполнилось шесть лет. Нянька, старший брат, защитник, учитель   — вот кем был  Жорка для Ника. Драться, кататься на коньках, ходить на лыжах, плавать, играть в футбол, разбираться в   девчонках  Ник умел постольку, поскольку это умел делать Жорка. Они никогда не вели умных разговоров «за жизнь», но Ник усвоил: жизнь бьет тех, кто ее боится; надейся только на себя; не дрейфь, когда трудно, потому что любую неприятность можно преодолеть, надо только раскинуть мозгами. Свое жизненное кредо Жорка не формулировал, и неизвестно, какими флюидами оно передалось Нику, только именно эти принципы Ник  считал законом своей жизни.

                После восьмого класса Жорка поступил в медицинское училище, окончив его, ушел в армию. Он служил  в медчасти,  с учебниками  не расставался и привез со службы достойные характеристики. Поступив на первый курс медицинского института, он устроился медбратом в больницу. Все вроде бы шло как надо, вот только к моменту его поступления в институт тети Наташи  уже не было в живых.

                Жорка окончил институт, остался работать в своей больнице хирургом, и вдруг выяснилось, — он собирается жениться! Он привел свою девушку, чтобы познакомить с ней Никитиных, и Ник лишился дара речи. Он не считал себя  «ходоком»,  но в институте имел репутацию завидного  парня, и никаких комплексов  по отношению к девушкам  не испытывал, однако, такой красавицы, как Лена,  он еще не встречал. Она приехала в Ленинград откуда-то из Вологодской области, и Ник увидел то, что называется северной русской красотой. Высокая, с великолепной фигурой, с неторопливыми движениями и, главное, с умением не говорить много! А лицо… Господи, у Ника сердце заболело от такой красоты: в самую меру удлиненное, с матовой чистейшей кожей, с большими серыми глазами, прямым носом и пухлыми губками. Чтобы совсем уж добить Ника, свои густые русые волосы Лена заплела в косу и перекинула ее на грудь. Как  хвастал Жорка, с ее появлением в медицинском институте произошло что-то похожее на землетрясение, но все утихло, стоило ему ее  увидеть. С тех пор несчастные студенты-медики могли только издали с тоской наблюдать, как она  улыбается  своему ненаглядному. Ник  считал  справедливым, что такая девушка досталась Жорке, и подумал, — если он когда-нибудь женится, то на девушке, похожей на Лену, потому что теперь ему никакая другая просто не сможет понравиться!

                Однако, организовав и отпраздновав Жоркину свадьбу,  Ник выбросил из головы мысли о своей  женитьбе,  потому что настала пора распределяться и защищать диплом. Ник со скукой наблюдал, как некоторые его однокашники, вроде бы неплохие мужики, суетятся, что-то бормочут о прописке, о свободном распределении…  Самым страшным считалось распределение в Свердловск — так далеко не хотел ехать никто, тем более, все знали, что на Урале народ голодает.  Ник стоял перед выбором —или не спорить с комиссией, или мельтешить, бегать, искать связи, чтобы остаться в Ленинграде. Он считал, что не пропадет нигде и  в Ленинград  вернется, как только захочет, а сейчас почему бы куда-нибудь не съездить?  Может быть, он уже привык ежегодно куда-то (совсем не в столицы!) уезжать? Ему Свердловск и достался. Правда, не только он, но и члены комиссия немного поудивлялись: инженера в Свердловск везти все равно, что в Тулу ехать со своим самоваром. Видно, ржавый государственный механизм где-то дал сбой, но раз надо, так надо!

Родители, конечно, расстроились,  более далекие родственники провожали его словно в последний путь, Жорка  сказал: «Ладно, в случае чего вернешься» — и добавил: «Похоже, у Лены будет ребенок».

                Вот так и оказался Ник в самолете компании «Аэрофлот», который летел в Свердловск. В те годы вчерашний студент вполне мог позволить себе  средство передвижения, которое в двухтысячном  большинство россиян считает роскошью.

                В отделе кадров большого машиностроительного завода его встретили, мягко говоря, с недоумением. Начальник,  очевидно, вчерашний полковник внутренних войск, долго рассматривал  документы Ника, потом  его самого, потом спросил: «Ну, и что мне с тобой делать?» — Ник пожал плечами. Вместо недоумения во взгляде начальника появилось недовольство, он куда-то позвонил, выдал какую-то бумажку, велел получить временный пропуск и найти начальника конструкторского бюро.

В конструкторском бюро его встретили гораздо гостеприимнее, и все-таки, Ник чувствовал, что ему не очень верят. Он не сумел отвертеться от распределения, это понимали все, но все также не сомневались, что он воспользуется первым же удобным предлогом, чтобы сбежать обратно в северную столицу. И, положа руку на сердце, Ник должен был признать, что они совершенно правы. Что поделаешь, если в огромной Российской Федерации только в двух столицах обычный человек мог жить более или менее достойно. Однако,  в данный момент Ник присутствовал на заводе в Свердловске, и с ним надо было что-то делать. Ему и предложили, пока оформляются документы, начать трудовую деятельность с поездки на сельхозработы.  Он вернулся в отдел кадров, написал заявление о приеме на работу и получил направление в общежитие.

                Остаток дня ушел на  устройство  в общежитие, где Ник получил койку в двухместной комнате. Судя по раскиданным вещам,  вторую койку кто-то уже занял.  Ник принял душ (в конце длиннющего коридора), поужинал в буфете и заснул, не успев донести голову до подушки. Проснулся рано —  сосед, по-видимому, так и не появлялся. Ник спустился в буфет, позавтракал и убедился, что в его распоряжении еще есть время. В десять часов ему назначила встречу в комитете комсомола некая Миронова, чтобы дать ему ценные указания для дальнейших действий. А пока он решил собрать вещи для поездки на сельхозработы. Как любой советский студент, он был к ним всегда готов.

                Ник достал сапоги, куртку, «целинку», и вдруг раздался стук в дверь. В комнату не вошла, а влетела   невысокая  темноволосая девушка лет от двадцати до двадцати пяти и энергично спросила:

—      Никитин Николай Павлович?

Ник отвесил поклон и сказал:

—      Можно Ник.

Девушка улыбнулась и представилась: Миронова Евгения Юрьевна, можно Женя. В комитете комсомола завода она отвечает за спортивную работу, а сейчас ей поручили организацию сельхозработ. Ее взгляд упал на груду вещей, среди которых лежала «целинка». Женя увидела пять значков и устроила Нику форменный допрос по поводу населенных пунктов, вида и качества работ и функций Ника в стройотряде. Узнав, что его выбирали  и комиссаром, и командиром, она заявила, — именно он ей нужен. Велела подождать и убежала. Ник присел на кровать и попытался собраться с мыслями. После пяти минут общения с Женей Мироновой он чувствовал себя тряпичной куклой, которую пеленает маленькая, но энергичная хозяйка.  Конечно, когда-то его, малыша, родители или Жорка сажали на горшок, кормили с ложечки и водили гулять, но «Я сам!» он заявил очень рано. Он высоко ценил свою независимость, и принятие решений считал неотъемлемым правом, данным ему от природы. Евгения Юрьевна  определенно не вызывала симпатии, но оптимист Ник решил, — поживем, увидим. Во всяком случае, долго терпеть диктат этой глазастой и, по-видимому, властной девицы он не намерен.

Затем Женя увезла его — на «Волге»!—в совхоз «Свердловский», где трудящиеся, сплошь молодые, собирали морковку и турнепс. Ник так и не понял, зачем он так сильно ей понадобился, потому что она  назначила его грузчиком, оставила в одной из бригад, и ее «Волга» скрылась в облаке пыли. Расставшись с Женей, Ник почувствовал  себя свободным, как птица, и пошел знакомиться с народом, а также  устраивать ночлег в бараке, где все жили. Народ оказался классный, и Ник с ходу включился в работу. Две недели  пролетели незаметно: днем работа, вечером танцульки. Женя появлялась в бригаде чуть ли не ежедневно, но к Нику не подходила, за что он испытывал к ней  огромную благодарность. Впрочем, счастье длилось недолго, потому что новых друзей Ника  сменяла другая бригада. Перед погрузкой в автобусы его отыскала Женя и предупредила, что утром в воскресенье, то есть завтра, зайдет к нему в общежитие. Ник постарался сделать вежливое лицо.

Где же все-таки  сосед? Загадочный кадр не появился ни вечером, ни утром.  За окном шумел ливень, и ледяная промозглость, удивительная для  августа, заполнила  комнату. Ник вылез из-под тонкого одеяла, совсем не спасающего от холода, и побежал в душевую, где убедился в полнейшем отсутствии горячей воды. Вчера вечером была, а сегодня утром — пропала. В довершение всех неприятностей, буфет не работал. Ник поймал себя на мысли, что   хочет домой, в Ленинград. Не хватало еще запаниковать! Впервые за двадцать два года жизни он почувствовал себя одиноким, но решил, что не позволит себе раскисать: есть непромокаемая куртка,  он найдет место, где можно позавтракать — в каком-нибудь кафе или ресторане,  а там что-нибудь придумает. И тут появилась Женя, которую Ник с первого взгляда не узнал. Вместо джинсов и ковбойки она надела элегантнейший плащ, ее черные, блестящие волосы, как говорится,  «струились вдоль стройной спины», движения стали мягкими, а голос тихим. Чудеса, да и только! Ник помог снять плащ, предложил стул,  извинился, что не имеет возможности угостить ее чаем, и  выжидательно на нее уставился. Она огляделась, пристально посмотрела на Ника и сказала:

—Ладно, потом поговорим. Поехали, позавтракаем.

Она снова командовала, но  Ник не обратил на это внимания. Она так вовремя появилась! Он помог ей надеть плащ, подал зонтик, — не складной, а большой, с длинной ручкой, — и пропустил ее в дверь. Она как-то странно посмотрела на него снизу вверх и слегка улыбнулась.

Женя уютно держала Ника под руку, и они  уместились под одним зонтом. Прошли совсем немного,  она вдруг выскочила из-под зонта и резко махнула рукой. Проезжавший мимо «жигуленок»  затормозил, и она приказала: «Садись». Он подчинился, только спросил:

—А где твоя «Волга»?

—Я не при исполнении, так что машина в заводском гараже, а шофер, скорее всего, дома водку пьет.

Они ехали  минут тридцать, и Ник про себя удивлялся, — хоть какая-то закусочная на таком расстоянии должна же быть! Приехали в район, который называют «спальным», и остановились возле девятиэтажного панельного дома. Женя сунула что-то в руку водителя и велела выходить. Ник безропотно вылез, но  не обнаружил никаких признаков столовой или кафе. Поднялись на третий этаж, и Женя своим ключом открыла дверь.

—Мама, это Николай Никитин, он приехал из Ленинграда.

Ник увидел пожилую женщину, до боли в сердце напомнившую ему тетю Наташу, такую же маленькую, худенькую, с таким же мягким взглядом. Конечно, тетя Наташа всю жизнь прожила в Ленинграде, а мама Жени, по-видимому,  деревенская женщина, но разве главное в этом? Свою маму Ник не считал молодой, но когда она собиралась в театр или в гости и крутилась около зеркала, в ее глазах появлялся особый блеск, «предвкушение радости». Глаза тети Наташи никогда так не блестели. Похоже, и эта старушка не много радости видела в жизни. Она представилась:

—Меня тетя Маша зовут. Пойдем на кухню, Коля, я тебя чаем напою. 

Ник переспросил:

—Мария…? 

Она махнула рукой:

—Мария Григорьевна. Да чо язык-то ломать, меня все тетя Маша зовут.

Ник сметал целую сковородку восхитительной яичницы с колбасой, помидорами и зеленым луком, выпил большую фаянсовую кружку — тетя Маша называла ее «бокал» — горячего чая со сладкой булочкой и совершенно расслабился. Прав был Владим Владимыч, «и жизнь хороша, и жить хорошо»… В дверях кухни возникла Женя:

—Нас Нина и Костя зовут на пельмени.

В ответ на вопросительный взгляд Ника объяснила:

—Роговы, мои друзья, они врачи-стоматологи.

При слове «врачи» Ник  оживился, к тому же, в гости они шли недолго. Нина и Костя жили в соседней квартире и пельмени затеяли, чтобы отметить первый месяц после их свадьбы.  Правда, пельмени, как таковые, отсутствовали, их еще предстояло налепить. К этому сложному производственному процессу новые знакомые Ника не допустили, и он с интересом следил за их священнодействиями.  До сих пор он и не подозревал, как делаются настоящие пельмени. Нина попробовала заранее приготовленный фарш, сказала: «Классное мясо ты, Женька, достала» — и все уселись за кухонный стол. В ловких Костиных руках комок теста становился колбаской, которая разрубалась на дольки, с помощью скалки — раз-два-три — Костя превращал их в ровненькие кружки, а уж потом из этих кружков и фарша быстрые женские пальчики лепили маленькие, одинаковые, пухлые пельмешки, которые укладывались на деревянные доски, посыпанные мукой. Больше всего Нику понравилось, как тщательно все трое пересчитывают готовые пельмени. За окном не прекращался дождь, но теперь ему казалось, что от его шума в маленькой кухне только уютнее.

—Ник, ты жениться не собираешься? — спросила Нина.

Ник улыбнулся:

—Нет.

 Женя засмеялась:

—Он не собирается, а заводские девчонки уже в очередь ему в невесты записываются. Приехали  из совхоза и по всему общежитию растрезвонили, да какой красивый, да молодой, да неженатый, да  ленинградец. Цены тебе, Ник, на самом деле нет! А что, — совсем развеселилась она — в кино «Король-олень» Юрий Яковлев выбирал же себе невесту, вот и мы устроим грандиозный праздник, гвоздь сезона будет!

—Ник, не поддавайся на провокации, —проникновенно сказал Костя. — Им только поддайся! Вот, я — только один раз посмотрел с восхищением на Нинку и очнулся в загсе. Сижу теперь за решеткой в темнице сырой.

—Ах, ты, мой орел  молодой! — Нина чмокнула Костю в щеку. — Если бы ты знал, сколько усилий я приложила, чтобы ты на меня  посмотрел!

—А я о чем?

Налепили невероятное с точки зрения Ника количество пельменей —триста штук, и решили, — хватит. Дамы быстро накрыли стол, поставили и огурчики, и помидорчики, и капустку, и, конечно, водочку. Встали они из-за этого стола не скоро. Пельмени оказались на вкус волшебными, да под холодную водку, да под веселый разговор…  Когда Ник решил, что пора и честь знать,  ноги отказались его держать, при том, что  голова  оставалась абсолютно ясной. Женя заявила: «Никуда я его в таком состоянии не отпущу, тем более,  ливень продолжается». Вернулись в ее квартиру, и она сообщила матери, что сегодня Ник переночует у них. Тетю Машу не спрашивали, она и не сказала ничего, просто постелила Нику на Жениной тахте. Сама Женя спала в эту ночь с матерью. Утром Ник проснулся в прекрасном настроении. Солнце сияло, как ни в чем не бывало,  из кухни доносился  соблазнительный запах, и Ник быстро натянул джинсы, чтобы  пойти и поздороваться с хозяйками. Тетя Маша встретила его приветливо:

—А, Коля, проснулся? Вот и хорошо! Беги, умывайся, счас рыбный пирог есть будем. Женечка пошла  Роговых будить, да что-то задержалась, видно, спят крепко.

Появились все трое: свежая, бодрая Женя и немножко вялые супруги Роговы. Тетя Маша спросила:

—Умывались?

—Даже зубы почистили, — отрапортовал Костя.

Завтракали в комнате Жени, потому что кухня всех не умещала. Попили чаю, и глаза у Кости прояснились.

—Как насчет похода? — спросил он у Жени,—  а то отпуск пропадает. Ник,  ты туризмом увлекаешься? — Ник отрицательно помотал головой. — Мы с Ниной тоже, это Женька у нас туристка. Она обещала нас сводить на Северный Урал. Ты пойдешь?

Ник пожал плечами. Самолет перенес его из Ленинграда в Свердловск, и все в его жизни перестало зависеть от его желания.  Интересно, что скажет Жорка, когда  узнает, как  Ник, словно деревяшка, плывет по течению?

—Можно было бы поехать уже завтра вечером, только я не знаю, сколько билетов брать,— произнесла Женя.

—Я бы с радостью поехал, но мне к работе надо приступать, — сказал Ник.

—Тебе совсем не обязательно это делать.

—Не понял.

Женя спокойно продолжала:

—Ты можешь уехать. Ты Пузырю из отдела кадров  не шибко приглянулся. А я подумала, что ты хочешь уехать, и сказала ему. Он  обрадовался и не дал ход твоему заявлению. Он тебе все нужные бумаги выдаст, только бы ты уехал.

—Господи, Женя, откуда ты на мою голову? Ну, неужели я сам не мог во всем разобраться? В какое положение ты меня поставила?

—Тебе нечего делать в этой казарме. А положение такое, что ты можешь уехать домой.

—Я привык сам за себя решать!

—Конечно, ты можешь остаться, поезд еще не ушел. Только подумай хорошо. У тебя есть возможность уехать домой. Неужели ты от нее откажешься?

—Ты все это серьезно?

—Вполне.

—А тебе  зачем, чтобы я домой уехал?

—Зачем да почему… Ты другой, а здесь тебя сломают.

—Да тебе-то какое дело?

 —Спасиба от тебя я не требую и разговаривать с тобой в таком тоне не хочу.

—Извини.

Какого черта, подумал Ник, может быть, у этой командирши хобби такое, благотворительность.  Надо срочно отсюда бежать, хотя бы  ради того, чтобы больше ее не видеть. Он вытащил в лотерее выигрышный билет, чего ради отказываться от выигрыша?  Тем более, она права, от одной мысли, что придется всю жизнь стоять за кульманом, мороз по коже подирает.

Женя, которая внимательно следила за его лицом, тихо спросила:

—Может быть, не будем ссориться?

Ник не ответил. Нина робко произнесла:

—Я, конечно, ничего в этой истории не понимаю, но мы с тобой встретились и подружились. Правда-правда, Ник, мне кажется, я тебя сто лет знаю. Давай представим, что ты приехал к нам в отпуск, и мы все вместе пошли в поход! А потом мы с Костей приедем к тебе в Ленинград, ладно?

Ник заставил себя улыбнуться  и спросил:

—Костя, где здесь можно коньяк купить?

—В Свердловске ничего не покупают, здесь все достают. Но я как стоматолог обладаю разветвленной сетью блата, и коньяк мы добудем.

—Только ты, Ник, сначала приготовь вещи для похода. Рюкзак для тебя у меня есть.

Ник согласно кивнул. Еще неделя, и он больше никогда не увидит Евгению Юрьевну Миронову. В кожанке и с маузером на боку она бы хорошо смотрелась…

Ник забрал  вещи из общежития, так и не успев познакомиться со своим соседом.

Вечером, впервые в жизни, Ник напился так, что наутро с трудом, да и то частично, вспомнил, как они с Костей накануне сидели.  Себя он обнаружил на тахте в комнате Жени. Рядом, на журнальном столике стояла трехлитровая банка с рассолом, в котором плавали два огурца. Он со стоном приложился к банке и, выпив почти весь рассол, почувствовал, что может встать. Натянув джинсы и рубашку, он поплелся в кухню. Там сидели Женя и Нина.

—А где тетя Маша и Костя? — прохрипел  он.

 Для него все они были одной семьей.

—Тетя Маша в сад уехала, а Костя еще спит, — сказала Нина, — пойду будить.

Контрастный душ привел Ника почти в божеский вид. Похоже, Костя тоже сумел подлечиться, и они даже немного позавтракали, вернее, если судить по часам, пообедали. Выяснилось, что рюкзаки уже сложены, и они могут до отъезда отдыхать.

Ранним утром следующего дня  они вылезли из поезда на какой-то маленькой станции. Стройотрядовец со стажем Ник чувствовал себя очень даже в своей тарелке, а вот заспанный Костя выглядел бледным и  несчастным. Надели рюкзаки, и Женя скомандовала:

—Ноги в руки и вперед!

Шли до полудня и остановились на берегу неглубокой реки с каменистым дном. Ник огляделся и замер. Сказать, что окружавшие их скалы — старые, означало не сказать ничего. Сама древность терпела их присутствие. Существует ли что–нибудь на Земле более древнее, чем эти покрытые трещинами остатки гор, напоминающие развалины гигантских замков? Маленькие и  суетливые людишки не имеют права нарушать покой дряхлых камней, бывших исполинами во времена зарождения мира!

Женя внимательно следила за выражением его лица. Когда он смог перевести взгляд на нее, она сказала:

—А ты не хотел идти. — И обращаясь уже ко всем: — Еще пару часов, и мы на месте.

Костя смотрел вокруг блестящими глазами. Он быстро приспособился к ходьбе и, несмотря на многокилометровый переход, а может быть, благодаря ему, чувствовал душевный подъем, удивлявший его самого.

—Ты, Нин, как?

Ей казалось, что скалы живые и слышат не только слова, но и мысли. Она ничего не стала говорить, просто покивала мужу.

Они остановились на пологом склоне холма, заросшего высоченными прямыми соснами. Внизу текла быстрая река, а за ней вплоть до горизонта — мрачно-зеленые сосновые волны с желтыми вкраплениями уже осенних берез и красными — осин. Они поставили две палатки. Женя сказала, что молодоженов они разлучать не будут, а их взаимная с Ником «любовь» позволит сохранить во второй палатке дипломатические отношения. Ник не возражал. Не все ли равно? Разожгли костер, пообедали, и Нина с Костей ушли «осматривать окрестности». Они никого с собой не позвали, что Ник посчитал естественным, имея в виду их непродолжительный  супружеский стаж.   Он решил побродить в одиночестве, да не тут-то было! Женя сказала:

—Пойдем, я покажу тебе классные места.

Ник про себя чертыхнулся, но спорить не стал, и они пошли рядом. Слава Богу, она  молчала, только иногда касалась его плеча, — чтобы сменить направление. Вначале они удалились от реки,  потом снова оказались на ее берегу. В этом месте она замедлила свое течение, и была довольно глубокой.

—Хочешь искупаться? — спросила Женя.

—Я плавки не взял.

—А где ты видишь пляж? Вон твой кустик, вон мой. Не смотри на меня, и все дела.

Ник не собирался раздеваться и отошел в сторону, но  услышал плеск воды, невольно оглянулся и замер. Он увидел не женщину, — это нимфа, прекрасная и желанная, не торопясь, входила в воду для омовений. Ее высокие бедра, стройные ноги, длинные черные волосы мог сотворить только этот  чуть мрачноватый, великолепный мир!  Он почувствовал невероятную легкость, — забылись все условности, все, что происходило в его жизни еще минуту назад, — во всем огромном мире они остались вдвоем! Он быстро сбросил одежду и догнал ее. Она повернулась к нему, и он взял ее за плечи. Ее кожа покрылась пупырышками, и определились соски, словно посмотрели на него. Он осторожно поцеловал их — сначала один, потом другой…

—Нам пора, —прошептала Женя.

Он смог только отрицательно помотать головой. Встать, одеться, куда-то идти — нет, это свыше его сил. Она села, и он почувствовал, как она разглядывает его.  Она  гладила его грудь, живот,  постепенно ласки стали смелее…

 Он смотрел на нее. За ее спиной краснел закат, она запрокинула голову, и ее крики неслись к самому небу.

Все  прошедшие годы Никитин не вспоминал этот поход на северный Урал. И вспомнив, он почувствовал  волнение.  Не каждому случается любить вот так — без оглядки, без условностей, без стыда, растрачивая все силы. Он не помнил, что они ели — должны же они были что-то есть, раз остались живы. Он знал, что там летали тучи комаров, но не помнил ни их укусов, ни  запахов репеллента и одеколона «Гвоздика». Он не помнил общения  с Ниной и Костей,  даже  друг с другом они говорили очень мало! Он только не сомневался, — Нина и Костя тоже  переживали что-то подобное.

Последнюю ночь перед отъездом он  провел с Женей. Тетя Маша опять уехала в сад. Они лежали рядом,  разговаривали, и  она попросила рассказать его о себе. Он и рассказывал — немного о себе, побольше  о Жорке, сказал, что должен  родиться малыш и что он уже придумал для него имя: для мальчика  Павел, а для девочки Полина.

—Ты-то здесь при чем?

—Я, можно сказать, дядя, имею право!

—Ты сказал, что твоего Жорку воспитывала одна мать. А куда делся его отец?

—Не знаю, у нас об этом не принято было говорить.

—А-а, ну, ладно, уже поздно, давай спать.

Утром она сказала:

—Вот твой билет. Самолет сегодня днем. Ты немного денег заработал в совхозе, так что куплено на твои деньги.

—Я вроде нигде не расписывался.

—И не надо. Это мои проблемы.

Он еще не смог отдалиться от происходившего между ними, и ему казалось, что теперь он не может вот так, взять и уехать.

—Послушай, Женя, наши отношения…

—А что наши отношения? То же, что и с другими, в других походах! Хотя, Ник, знаешь, ты превзошел все мои ожидания! Я от тебя просто в восторге. Так что гордись!

После завтрака она  с ним попрощалась.

—Адреса не беру, писать не буду, да и тебе не советую. Чем скорее меня забудешь, тем мне лучше будет. Ключ отдай Роговым. Привет!

И ушла.

Костя и Нина проводили Ника в аэропорт. Им он свой адрес оставил.

Когда самолет набрал высоту, он попытался осмыслить, что же с ним произошло. Затмение рассудка, другого слова не подберешь. Получилось, что он на минуточку, причем, за государственный счет, слетал в Свердловск только за тем, чтобы позаниматься любовью с властной и неистовой женщиной. Он радовался, что все осталось позади, и он может теперь сам, да, сам, устраивать свою жизнь.

Ник не сообщил родителям, что возвращается. Он подошел к своему дому поздним вечером  и открыл своим ключом дверь. Из кухни доносились голоса. Он прислушался, —все находились там.  Он зашел в кухню, и произошла немая сцена, достойная пера Гоголя. Все ответы на вопросы родителей он продумал заранее, и только Жорке он рассказал все, как на духу. Рассказ не понравился, да он другого и не ожидал.

Работу он нашел быстро — в снабженческо-сбытовой организации, которая занималась поставками и сервисом медицинского оборудования. Приходилось часто ездить в командировки, но зарабатывал он совсем не плохо. Свердловск и все, что там происходило, быстро забылись, и ничего не мешало Нику жить по своему усмотрению. От девушек он не бегал, но как-то не встречалась такая, которая не вызывала бы в нем скуку, тем более, что у него появились новые заботы. Коляска, кроватка, даже бутылочки с сосками доставались с трудом,— или в огромных очередях, или с помощью знакомых. Жорка работал на две ставки, Лену единогласно освободили от беготни по магазинам и стояния в очередях,  поэтому обеспечением будущего младенца занимался Ник и, надо сказать, с радостью.

 Никитин почему-то запомнил дату: десятое января тысяча девятьсот восемьдесят второго года, — в этот день пришло письмо от Кости. Письмо показалось ему странным, как будто его писал не веселый Костя, а немолодой, усталый человек, хотя новость он сообщал прекрасную: из похода они с Ниной вернулись уже не вдвоем, и в мае появится новенький Рогов — или Рогова. Ник улыбнулся — ничего удивительного, по-другому и быть не могло. Он вспомнил, как  в одну из редких минут просветления он сказал Жене, что они не берегутся. В ответ она достала из кармашка ковбойки упаковку таблеток и помахала  перед его носом. Он тогда спросил:

—И что, это помогает?

—Конечно! Это только у нас их не достать, вот бабы и бегают на скоблежку, как проклятые. А в европах женщина скушает таблетку и, пожалуйста, хоть мужу, хоть не мужу, одинаково без последствий. А ну-ка, где он, мое сокровище, уже отдохнул?

О Жене Костя написал только одну фразу: «Женя тоже здорова». Здорова, и слава Богу, но почему «тоже»? Впрочем, Ник не стал на этом сосредотачиваться. Письмо он отложил с тем, чтобы ответить, но закрутился, а потом забыл.

Наступил февраль, и до рождения малыша остался месяц.  Тринадцатого  февраля  Ник  проснулся в неважном настроении. В такую противную ветреную погоду хороший хозяин собаку во двор не выпускает, но человек не собака и должен ходить на работу. Его взгляд упал на календарь и — ура! Суббота! Он не любил валяться в постели по утрам, поэтому встал, умылся и пошел в кухню, чтобы позавтракать. Родители еще спали, Жорка пил кофе, и рядом с ним сидела Лена. Вдруг она охнула, и Ник увидел: ее живот ходит ходуном, видимо, кому-то там становится тесно. Он засмеялся, и Лена сказала:

—Ник, дай руку.

Она положила его руку на свой живот, и вдруг что-то маленькое и круглое — кулачок или пяточка? — стукнуло по ладони.

—Он меня пнул, — в восторге заорал Ник, — Жорка, он меня пнул!

Жорка засмеялся, подошел к Лене, поцеловал ее и сказал:

—Я раньше одиннадцати не приду, не жди меня. Пока, Ник.

Он направился к выходу, и Лена  проводила его до двери.

Вечером, как обычно, все собрались в кухне, только Жорка отсутствовал. С тех пор, как Лена у них поселилась, в квартире стало гораздо уютнее и чище. Стены кухни она оклеила  обоями, на окно повесила ситцевые занавески в цветочек, поставила круглый стол, который  накрыла вязаной скатертью, и за этим столом обе семьи по вечерам пили чай, угощались чем-нибудь вкусненьким, а мужчины иногда пропускали по рюмочке. И разговаривали, — темы для общего  разговора находили всегда.

Посидели, поговорили, и в половине десятого старшие Никитины ушли в свою комнату.

Лена  спросила:

—Ты дождешься Жору?

—Обязательно. Не волнуйся, иди спать.

Ник сидел на кухне, читал, но в одиннадцать Жора не появился, не появился он и в двенадцать. Уже глубокой ночью раздался чужой, продолжительный звонок. За дверью стоял человек в милицейской форме.

—Евсеев Георгий Ильич здесь живет?

…Жора освободился вовремя и по небольшой пустынной улице шел к автобусной остановке. Он услышал шум машины, которая шла с большой скоростью, но ничего увидеть не успел, потому что водитель «Волги» не справился с управлением, его занесло на тротуар, и он убил Жору. Он уехал, но кто-то все видел, вызвал милицию и назвал номер машины. Этого подонка нашли сразу: он, пьяный, спал в  собственной постели.

Ник вернулся с опознания. Екатерина Николаевна потом говорила, что Лена спокойно ждала его возвращения.  Она не верила в гибель мужа, но увидев лицо Ника, рухнула без чувств. Возле ее ног появилась лужица воды…

Четырнадцатого февраля поздно вечером на свет появился сын Жорки.

Ник занимался оформлением документов, гробом, кладбищем, и эти хлопоты позволяли ему не думать. Жорка лежал в морге, это  факт, но если бы Ник это понимал до конца, он едва ли смог  что-то сделать. Встал вопрос об участии Лены в похоронах. В больнице ему разрешили ее увидеть.

—Здравствуй, Ник,— спокойно сказала она,— ты уже похоронил Жору?

—Нет, я хотел с тобой поговорить…

—Делай, как считаешь нужным.

Врач сказал, что это шок, и он пройдет.

Ник отвез своего лучшего друга на кладбище.

Были еще поминки, и они забрали последние силы. Он вернулся домой и закрылся в своей комнате. Он никого не мог видеть, даже родителей. Ему казалось, что он сразу заснет, как только доберется до постели, но пролежав без сна почти до утра, он встал,  зажег настольную лампу и увидел забытое письмо из Свердловска. Он сел и  написал Косте о беде, которая его постигла, о том, что его долг — взять на себя заботу о семье друга, что он обязан заменить ребенку отца, и в этом теперь цель его жизни.  Он запечатал письмо и вдруг заплакал.

По дороге на работу Ник отправил письмо, и на этом все связи со Свердловском прекратились.

Лену выписали из больницы. Она не обращала никакого внимания на своего сына, но врач, узнав, что она не останется в одиночестве, отправил ее домой, потому что считал, — там она быстрее восстановится. Старшие Никитины  взяли отпуск, чтобы заботиться о малыше. Ник получил свидетельство о рождении, только вместо паспорта отца он предъявил свидетельство о смерти. Мальчика назвали Павлом.

Ник уехал в командировку. Павел Иванович вел хозяйство, Екатерина Николаевна  нянчилась с ребенком, она даже спала в комнате Лены, а Лена послушно делала то, о чем просили Никитины. Ночами она крепко спала, ее не мог разбудить даже плач сына.

Однажды Екатерину  Николаевну разбудил детский плач.  Лена тоже проснулась и  подошла к кроватке. Никитина встала и увидела, как лицо Лены исказила  гримаса, она странно, как-то боком, вышла, в коридоре упала и зашлась в страшном крике.

Ник приехал и узнал от  матери,  какие тяжелые дни они пережили, но, похоже, сказала мать, Лена  приходит в себя.

Она спала после бессонной ночи. Он зашел посмотреть на нее, и у него сжалось сердце, так она исхудала. Она открыла глаза, сказала: «Ник», — и заплакала. Он обнял ее, и постепенно плач  затих.

Лена все больше и больше занималась сыном, научилась его купать, пеленать,  готовить смеси, а Ник думал о том, что его зарплаты теперь хватать не будет. И пока он так и сяк решал, где бы найти дополнительный заработок, судьба предложила ему выход.

Судьба явилась к нему в облике  дамы, знающей его с детства. Она сообщила, что получила разрешение на перепланировку квартиры и теперь ищет рабочих. Она знает, что Ник занимался строительством, — может быть, он сможет ей кого-нибудь предложить, все-таки знакомые люди надежнее. Торговаться она не будет. Ник обещал подумать, обзвонил старых стройотрядовских друзей, и организовалась бригада, которая ударными темпами и качественно выполнила работу. Довольная дама расплатилась, а  довольные друзья решили, что нужно искать другие заказы.  «Портфель заказов» они  заполнили легко, но с их выполнением возникли проблемы. Все они работали, некоторые ездили в командировки, а больше всех — идейный вдохновитель и бригадир Ник.  Посовещались бригадой и решили, что Ник должен поменять работу, и он перешел в плановый отдел. Зарплата стала меньше, зато ежедневно после семнадцати часов все время принадлежало ему, плюс выходные,— и материальных затруднений  он не испытывал.

В своем сознании Лена  так тесно  связывала Ника и Жору, что  его помощь она принимала как должное. Она даже не думала возвращаться в институт, где она встретила Жору и была так счастлива. Пока не подрос Павлик, она не могла работать и полностью зависела от помощи Ника. Самой большой радостью Ника стал маленький Павлик.   Ник думал об усыновлении, и, кроме того, отдавал себе отчет в  двусмысленности положения Лены.  Он предложил ей оформить брак. Она согласилась, и Павлик стал законным сыном Ника, но с Леной они жили в разных комнатах. Ник считал, что пока она до конца не оправилась, он не имеет права претендовать на супружеские отношения.

В первую годовщину гибели Жоры они поехали вдвоем на кладбище заранее, седьмого февраля. Это стало традицией:  даты гибели отца и рождения сына стояли рядом, и Ник не хотел, чтобы скорбь накладывала отпечаток на праздник мальчика.

Летом Ник повез Лену в Сочи. Они сняли одну комнату на двоих, —так захотела Лена, — и вернулись настоящей супружеской парой. Они никогда не были влюблены друг в друга, в их отношениях отсутствовала страсть, но их объединяла память о Жоре и любовь к Павлику. Ник испытывал благодарность к Лене за уравновешенный характер,  аккуратность и хороший вкус, благодаря чему  дома  он мог по-настоящему отдохнуть после работы. Их называли идеальной парой, и Ник соглашался с такой оценкой,  несмотря на то, что  сознавал, — их интимные отношения далеки от идеала. Лена никогда не проявляла инициативы, скорее, была инертной, тем не менее, Ник не считал возможным даже обсуждать эту тему, — он женился с открытыми глазами. Павлик подрос, но их материальное положение настолько  укрепилось, что Лена так и не стала работать. Со временем она располнела,  иногда у нее  болела голова, но ни разу она не позволила себе повысить голос или не приготовить вовремя обед.

К многочисленным авансам женщин Ник относился спокойно. Правда, в его жизни случилось несколько «эпизодов», но кроме скуки и раздражения, они ничего в душе не оставили, и он решил, — подобные приключения не для него.

Лена  рассказала Павлику, что раньше у него были два папы, но потом папа Георгий умер, и остался папа Ник. Павлик подрос и заметил, как его родители боготворят умершего отца, но сам мальчик боготворил Ника, и первый папа так и остался для него абстракцией, воплощенной в строгом гранитном камне с фотографией и маленькой табличкой.

Шло время, и в стране наступила неразбериха, которую  назвали «ускорением», и  «перестройкой». Разрешили кооперативы, и бригада Ника сразу воспользовалась новыми возможностями. К концу девяностых они владели строительной фирмой с миллионными активами.  Кроме того, Ник вложил деньги в знакомое ему дело — поставку и сервис медицинского оборудования.

Однажды коммерческий директор случайно  упомянул звонок из Екатеринбурга по поводу  стоматологического оборудования. Звонил  некий Рогов, номер контактного телефона прилагался.

Никитин позвонил по этому номеру. Ответил женский голос. Он заговорил: «Никитин из Петербурга…» — его перебили: «Привет, Ник, это Нина». Необходимость в поездке отсутствовала, но он  сразу решил, что сам поедет с контрактом.  Заказали билет, и он снова позвонил в Екатеринбург, и  снова говорил с  Ниной. Особого  энтузиазма по поводу его приезда она не проявила, однако, он не собирался менять свои планы.

 

 

 

Константин Петрович молча пил кофе. Нина Витальевна молча возилась у плиты, при этом немножко слишком громко брякая посудой и стуча дверцами шкафов.

—Ну, неужели нельзя было позвонить в другую фирму?—наконец заговорила Нина Витальевна

Рогов не ответил.

—Ведь говорят же, не буди лихо…

Договорить она не успела, потому что в кухню вошла Полина, хорошенькая, свеженькая, и лицо Константина Петровича смягчилось, но Нина Витальевна, казалось, стала еще сильнее стучать посудой.

—Доброе утро, — сказала Полина и внимательно посмотрела на тетю Нину и дядю Костю. Какие-то они сегодня странные. Рогов незаметно ей подмигнул, и она села за стол.

—Доброе утро, — буркнул, еле волоча ноги, Сергей. Как обычно, он встал с левой ноги. Все к этому привыкли и, пока он не выпьет чашку чая, с ним не связывались.

Однако, мать сегодня рискнула.

—Сергей, я посмотрела, в каких кроссовках  ты ходишь. Это ужас, ремки какие-то. В твоем возрасте пора уже самому за собой следить!

От удивления Сережка и без чая проснулся. Дети перестали завтракать и во все глаза уставились на Нину Витальевну. А та продолжала:

—Полина, возьми деньги, и после занятий зайдите в магазин и купите Сергею обувь. И, кстати, Евгения велела вам зайти в офис, она что-то для вас отложила, подберете для банкета. Если ее не будет, не страшно, секретарша в курсе.

—Да у нас шмоток… — начал было Сергей, но Полина взглядом велела ему замолчать.

Никогда еще тетя Нина так ни с кем не разговаривала!

—И поторапливайтесь, а то на лекцию опоздаете!

—А разве папа нас не подбросит?

—Нашел себе такси, — первый раз за утро открыл рот отец, — сегодня в автобусе доберетесь, у меня дела.

Дети переглянулись.

Сергей ткнул в бок Полину, они хором сказали «спасибо» и  выскочили из кухни.

—Давай побыстрее с раскраской, — прошипел он, и они разбежались по ванным.

Когда за ними захлопнулась входная дверь, Рогов сказал:

—Могу поспорить на доллар, ни в какой магазин они не пойдут.

Нина Витальевна только рукой махнула, — Полина не взяла деньги.

—Ну, я пошел. Не расстраивайся, мамочка, я думаю, мы все делаем правильно.

Полина и Сергей добирались на занятия  в автобусе,  им даже удалось занять сидение. Полина достала из сумки зеркальце и пыталась по отдельным частям лица определить, как она выглядит.  Ну, как она могла выглядеть, если утром почти совсем не занималась своей внешностью?

—Кошмар! — сказала Полина и спрятала зеркальце.

Сергей, выросший рядом с девчонкой, спокойно относился к подобным странностям.

—Ну, что  скажешь? — спросил он.

—Скажу, что что-то происходит, и от нас хотят это скрыть.

—А может, это с днем рождения связано?

—Ты когда-нибудь видел, чтоб приятные сюрпризы готовили с такими лицами?

—Последняя пара в пятом корпусе, — задумчиво произнес Сергей.

Пятый корпус медицинской академии располагался недалеко от их дома.

Полина промолчала.

Больше эту тему они не обсуждали, но, услышав звонок, оповещающий окончание занятий, они поспешно попрощались с Мариной, — подругой Полины и пассией Сергея, — и на всех парах помчались домой.

 

Никитин и Рогов тепло обнялись.  Каждый видел перед собой  процветающего мужчину, и это обстоятельство усиливало радость от встречи. Однако, уже в машине Никитин обратил внимание на односложные ответы Рогова:

—У тебя сын или дочь?

—Сын Сергей.

—Ему уже исполнилось восемнадцать?

—Послезавтра день рождения.

—Вы с Женей по-прежнему дружите?

—Да.

—И как она?

—Хорошо.

—А как тетя Маша?

—Умерла лет шестнадцать назад.

Никитин решил набраться терпения, и всю оставшуюся часть пути отвечал на вопросы Рогова о своем бизнесе.

Они зашли в знакомый подъезд и поднялись на третий этаж. Никитин покосился на соседнюю дверь. Так же, как и дверь в квартиру Роговых, она была отделана по всем современным стандартам, —  надежно.

Увидев Нину Витальевну, Никитин почувствовал сильное волнение и не сразу нашел, что сказать. Они обнялись, и он ляпнул:

—А что, пельмени еще не готовы?

Слава Богу, это разрядило обстановку.  Они прошли в комнату, и Никитин огляделся. Изменилось абсолютно все. Рогов прикупил соседнюю трехкомнатную квартиру, все перестроил, и теперь его семья жила в уютной четырехкомнатной квартире с двумя ванными комнатами и просторной кухней. Пока Нина  Витальевна хлопотала вокруг стола,  мужчины сели в кресла. Рядом стоял маленький столик, и Никитин обратил внимание на две фотографии в рамках.  С одной смотрел серьезный темноволосый юноша.

—Это твой сын? — спросил Никитин.

—Да, — опять односложно ответил Рогов.

Никитин взял в руки вторую фотографию. Ему улыбалась  девушка, видимо, ровесница младшего Рогова. Русые волосы, высокий лоб, ямочка на подбородке, — но ведь все эти черты видит  Никитин, когда бреется по утрам! Он посмотрел на  Роговых, —неподвижные, они не сводили с него глаз.

—Кто это? — с трудом произнес он.

—Полина, дочь Жени, — сказала Нина Витальевна и заплакала, — они в один день с Сережей  родились!

Думать мешала непривычная боль в затылке, перед глазами плясали огоньки. Никитин почувствовал, как ему измеряют давление, ставят уколы, услышал голос Рогова:

—Лежи спокойно, Ник.

—Где она сейчас?

—Сейчас она на занятиях в медицинском институте. Они вместе с Сергеем на стоматологический факультет поступили.

—Я ее смогу увидеть?

—Конечно, и я думаю,  скоро. Лежи спокойно.

Никитин закрыл глаза. Он должен взять себя в руки…

В подъезде раздался топот, видимо кто-то бегом поднимался по лестнице, кто-то вошел в квартиру, пошушукался в коридоре, и дверь в комнату приоткрылась настолько, чтобы в образовавшуюся щель поместились две юные и очень любопытные физиономии. Дверь распахнулась широко, и девушка подошла к дивану, где лежал Никитин. Она спросила:

—Ведь вы мой папа, правда?

Он никак не мог ее разглядеть, мешали слезы. Он попытался встать, она сказала: «Нет, нет, не вставайте», — и присела на краешек дивана. Он смахнул слезы  и увидел столько сострадания в ее глазах, что снова не заплакать ему стоило огромных усилий. Он только и смог, что прошептать:

—Прости…

Она покачала головой:

—Вы ни в чем не виноваты, — и добавила: —Я так рада, что вы приехали. Вам уже лучше?

Ему действительно стало лучше.  Ставшая очень оживленной Нина Витальевна сказала, что пельмени лучше оставить на вечер, а сейчас они пообедают чем-нибудь полегче. После обеда Роговы ушли в свой кабинет, у Сережи тоже нашлись какие-то срочные дела, и папа с дочкой остались одни. Они сидели за столом и смотрели друг на друга. Она  воскликнула:

—Папа, ты такой интересный мужчина!

Он засмеялся. Ему так нравилось, что она называет его «папа», что она  перешла на «ты»! Он спросил:

—У тебя есть свой альбом?

—Он в моей комнате, сейчас принесу.

Странно, но  ее комната находилась в квартире Роговых.

—Почему ты живешь здесь, а где мама?

—Я живу здесь, потому что так исторически сложилось. У мамы свой дом. У меня есть  собственная квартира, она за стенкой,  ты сегодня там будешь спать, только  отдельно мне не разрешают жить тетя Нина и дядя Костя, да я и сама не хочу.

—Но с мамой ты видишься?

Она удивилась:

—А как же?

Какая-то непонятная ситуация, но сейчас докапываться до сути у него не было ни сил, ни желания. Он стал смотреть фотографии. Он увидел, как голенькая крошка, постепенно меняясь, превратилась в восхитительную красавицу в вечернем платье на выпускном вечере. На нескольких фотографиях он увидел Женю, но чаще всего его дочь фотографировалась рядом с кем-нибудь из Роговых.  Он подумал, — его лишили дочери, но воспитали ее чужие люди, хорошие друзья, это верно, но не родные отец и мать! Что-то, похоже, отразилось на его лице, потому что Полина  отложила альбом в сторону:

—А у нас с Сережкой послезавтра день рождения, уже восемнадцать исполнится.

—Я знаю.

—В воскресенье будет банкет, в ресторане. Ты ведь останешься, правда?

—Останусь. Вот я прямо сейчас позвоню в Питер, скажу своим, что задерживаюсь.

Он достал мобильник, и Полина понесла альбом в свою комнату.

Он сказал Лене, что ему необходимо задержаться на неделю, спросил, как она себя чувствует, где сейчас  Поль. Она ответила,  все в порядке, Поль звонил вчера вечером.

Он сидел и ждал дочь. Она, видимо, деликатно предоставила ему возможность спокойно поговорить с семьей. Он позвал:

—Полина!

Она пришла и спросила:

—Ты мне про своих расскажешь?

—Конечно, ведь они теперь и твои тоже. Только давай завтра, сегодня я хочу о тебе  говорить.

—Папа, мы ведь теперь не будем надолго расставаться?

—Боюсь, что я уже не смогу с тобой надолго расстаться.

На самом деле он  твердо решил забрать ее к себе.

Строгие Роговы за ужином больше одной рюмки коньяку выпить не разрешили. Полина утверждала, что заснуть не сможет, и Сергей ее изо всех сил поддерживал, но Нина Витальевна уговорила их разойтись по комнатам, и через полчаса убедилась, что оба спят, как миленькие.

 

 

 

Нина с трудом преодолела приступ дурноты и заметила любопытный взгляд Жени.

—А у меня ничего такого нет.

—Чтобы такое было, надо быть такой дурой, как я!

—Я беременна, — тихо произнесла Женя.

—Что-о-о?

—Что слышишь,  беременная я.

—Ник?

—Кто же еще!

—Он знает?

—Он не должен знать!

—Он уже большой мальчик, должен знать, что бывает, когда мужчина с женщиной…

Женя не позволила сформулировать до конца:

—Я его обманула.

—Как так обманула?

—Сказала, что принимаю таблетки.

—Все бабы как бабы, ловят мужиков, а ты?

—Все бабы дуры, а мне ребенок нужен, больше никто!

—А отец при ребенке что-то вроде мебели, так что ли?

—Для меня да, вроде мебели! Нин, ну посуди сама, ну, сообщу я ему, что от него залетела, а дальше что?

—А дальше вы поженитесь.

—Правильно! Я ни с одним мужиком не смогу ужиться, Ник меня на дух не переносит, получится идеальная семья! Хороший ребенок вырастет!

—Но он имеет право знать!

—Ниночка, ведь он еще работать не начал, и сразу на него алименты вешать? Ведь он никогда ребенка не оставит, ты его знаешь.  Ты думаешь, я такая стерва, только о себе думаю? Да может быть, я ему счастья еще больше, чем себе, желаю! Беги, сообщай, если хочешь ему жизнь разбить!

Нина обещала  ничего Нику не говорить. Косте, конечно, рассказала все, и он настаивал — Ник должен узнать правду, но его ненаглядная беременная женушка расстроилась, «ведь  я пообещала!»—и Костя сдался. Очень из-за этого мучился и все-таки написал письмо, так удивившее Ника. Ответ долго не приходил, а когда  письмо получили, Женя сказала:

—Что я вам говорила? — и стала просить их не отвечать Нику. Она говорила, что знает, — просит много, но ради их дружбы, может быть, они сделают для нее это доброе дело. Костя посмотрел на ее уже большой живот и подумал, что Женькино здоровье дороже.

В условиях карточной системы готовиться к рождению ребенка сложно, но Женя обеспечивала продуктами и детским приданым не только себя, но и Нину. Часто приходила крестная Жени, тетя Настя, и обязательно приносила что-нибудь «дефицитное», причем, обеим будущим мамам.  Женя достала шикарную вещь — автоматическую стиральную машину «Вятка». Раздобыли  импортные коляски, кроватки местной мебельной фабрики, одеяльца, и за всеми хлопотами незаметно подошло время рожать.  Двадцать третьего мая, вечером, Нину увезли в роддом. Днем двадцать четвертого мая она, уже замученная схватками,  увидела на соседней кровати улыбающуюся Женю. Нина тупо удивилась, что кто-то еще умеет улыбаться, и снова закричала от очередного приступа боли. Минут через сорок она родила сына. В двадцать три часа пятьдесят семь минут того же дня Женя родила дочь. Так и получилось, что в их свидетельствах о рождении записана одна дата: двадцать четвертое мая тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

Женю выписали первую. Ее встретили Костя и тетя Маша. Костя, как положено, принял ребенка, вручил, по традиции, мягкую игрушку медсестре, и они отбыли на такси.

Нину выписали на следующий день. Ее  встретили Костя и тетя Маша. Костя принял сына, вручил мягкую игрушку, надеясь, что сегодня к нему вышла другая медсестра.

Костя смог побыть с Ниной только один день, и к концу этого дня они оба готовы были лезть на стенку: их сын орал, не переставая. Не сомкнувший глаз молодой папа утром ушел в поликлинику, и через две минуты после его ухода Нина плакала навзрыд. Спасла ее Женя. Она пришла, взяла на руки Сережку,  сунула ему свою грудь, засмеялась и сказала: «Ничего себе, насос!». Малыш крепко заснул у нее на руках, так и не выпустив сосок.

Женя сказала:

—Похоже, подруга, у тебя молока мало. Зато у меня этого добра навалом,  так что не расстраивайся, обоих выкормим!

Нина не узнавала тетю Машу. Она помолодела, у нее блестели глаза, и Нина впервые подумала, что тете Маше не должно быть больше пятидесяти лет. Полиночка и Сереженька, — больше ни о чем она не могла говорить. Она не делила этих двоих, и Женя с Ниной смеялись, что они разочаровали тетю Машу, не родили по двойне. Она забирала  Сережкины пеленки, — «не я стираю, машина», — и возвращала их поглаженными. Нина вначале чувствовала себя неловко, но Женя  сказала:

—Это первая настоящая радость в жизни мамы, не мешай ей.

Нина рассудила, что тетя Маша имеет право считать Сережку своим внуком, ведь Женя его кормит. С рождением малышей жизнь двух семей практически объединилась. Дирижировал всем Сергей. Пока он спал, бедную Полину не кормили. К счастью, просыпался он долго, и  пока он потягивался, кряхтел, открывал и закрывал глазки, Нина  звонила по телефону:

—Корми Полину! — Сергея первым к кормежке не допускали, потому что он не позволял отнять себя от груди, пока там что-то еще оставалось, давился, срыгивал, но возмущался, если у него отнимали сосок. Женя кормила дочь, и в это   время  из соседней квартиры слышался Сережкин плач. Тетя Маша бежала к Роговым, забирала малыша и говорила:

—Не торопись, Ниночка, как сделаешь все дела, так и приходи, у меня и пеленки, и ползунки ваши есть.

Нина успевала и прибраться, и обед приготовить, и в магазин сходить, где покупала продукты не только для себя, но и для Мироновых, если в этом была нужда.

По выходным Нину и Костю снаряжали на рынок, откуда они привозили провизию опять же на всех. Они имели возможность и в театр, и в кино сходить, но Женя сидела дома и звала себя «доильным аппаратом». Когда малыши немного подросли, она куда-нибудь убегала днем, однако, вечером ее требовал к себе Сережа: он засыпал только возле ее груди.

На прогулки мамы ходили вдвоем, потому что за болтовней время летит незаметно. В сентябре или октябре неожиданно явился какой-то человек с коляской, предназначенной для близнецов. Тетя Маша сказала:

—Взяла по объявлению.

Теперь тетя Маша гуляла с детьми одна и возвращалась с прогулки очень веселая:

 —Рассуждают про однояйцовых да про разнояйцовых. Я говорю, конечно, разнояйцовые!

Дети росли, количество кормлений уменьшалось, и Женя все чаще исчезала из дома. Она о чем-то шепталась с тетей Настей, которая приносила и уносила какие-то сумки и свертки. В свои, как она сама называла, «левые» дела Женя не посвящала даже тетю Машу. Все чаще Нина оставалась одна с детьми. Полина казалась ей совсем маленькой и кроткой рядом с крепышом и буяном Сергеем. Ласковая, улыбчивая, она словно старалась доставить как можно меньше хлопот взрослым, — из-за  этого сердце Нины почему-то сжималось от жалости.  Костя иначе, как «цветочек», «солнышко» и «принцесса», Полину не называл. Женя, так любившая во время кормления  поболтать с Сергеем, становилась молчаливой, прикладывая к груди дочь. Однажды, непонятно усмехнувшись, она сказала Нине:

—Надо же, как похожа…

У черноволосой и кареглазой Жени росла  дочь со светлыми волосами и голубыми глазами.

Вечером, укладываясь спать, Нина сказала мужу:

—Мне кажется,  Женя любит Ника.

—Да ну вас! — В сердцах бросил Костя и отвернулся от жены.

Дети росли, не за горами был их первый день рождения, и Женя решила выйти на работу. Нина понимала, что для Жени год сидения дома, — подвиг, но как быть с Полиной? Тетя Маша стала прихварывать, значит, ясли? У Нины упало сердце. Она переговорила с Костей.

—Решать тебе, — ответил расстроенный Костя, — я на работе весь день.

Нина сказала Жене, что она и тетя Маша прекрасно справятся, кроме того, ей, Нине, с двумя  детьми легче, чем с одним  Сергеем. Нина не преувеличивала, она давно заметила, что в присутствии Полины ее деспот-сын и упрямится меньше, и засыпает быстрее. Дети могли подолгу играть в манеже, вроде бы каждый сам по себе, но Сережка обычно поднимал крик, если Полину уносили.

На заводе Жене  предложили работу в профкоме и порекомендовали съездить на двухнедельные курсы.

—Конец твоей карьере? — спросила  Нина.

—Пошла эта карьера в п…. — у Жени вырывались иногда неинтеллигентные высказывания, —меня больше Сережка беспокоит, — если придется уехать, как он без меня засыпать будет?

Женя вышла на работу и вскоре уехала. Вернулась через две недели и застала мать в постели. Дети встретили ее по-разному. Полина разрешила себя поцеловать, а потом забралась на руки к Нине, обняла ее и сказала: «Мама!». Сергей, напротив, быстренько к Жене подполз и тут же запустил ручонку ей за пазуху.

—Эх, Сергей Константиныч, кончилась твоя радость, — вздохнула Женя.

Снова встал вопрос о Полине, и Роговы в категорической форме заявили, что не позволят отдать ее в ясли. Они уже настолько привыкли к девочке, что считали ее своим вторым ребенком. Тетю Машу увезли в больницу, и вскоре они узнали, что ей осталось жить какие-то месяцы.

Она умерла в сентябре. На девятый день к Жене пришла тетя Настя, и ей стало плохо. Вызвали скорую помощь, оказалось — инсульт. Кресна, — так звала ее Женя, — умерла через неделю.

После этих событий Женя так и не забрала Полину к себе. Тетя Настя оставила ей все свои сбережения,  совсем не маленькие для того времени, и Женя смогла  купить себе «Жигули» пятой модели. Утром она уезжала на работу и часто возвращалась, когда Роговы уже спали. Иногда она исчезала на два-три дня. Где она пропадала, неизвестно, но в то тяжелое время, когда  в магазинах присутствовали только пустые полки, Роговы не знали проблем ни с продуктами, ни с вещами, — Женя их полностью обеспечивала.

Наступил восемьдесят пятый год, и детей устроили в детский сад. Нина вышла на  работу. Женя увозила по утрам детей в садик, иногда забирала их по вечерам, и постепенно Полина поняла, что тетя, которая приходит в гости с красивыми подарками, вовсе не тетя, а мама, в то время, как мама и папа, — на самом деле,  тетя Нина и дядя Костя. Она по-прежнему жила у Роговых.

Наступили новые времена. Женя сдала свой партийный билет и уволилась с завода. Разрешили свободное хождение валюты, и выяснилось, что у Жени имеется очень приличная сумма в долларах. У Нины задним числом волосы дыбом встали, — по какому же острию ходила Женя!

Свои валютные сбережения Женя потратила на приобретение и ремонт однокомнатной квартиры. Затем она где-то раздобыла бывшее в употреблении, но вполне работоспособное  стоматологическое оборудование, организовала малое предприятие «Миронова и компания», где кроме нее учредителями значились Костя и Нина, и заявила «Развивайтесь!».

 

 Как сказал Никитину Рогов, своим благополучием они обязаны Жене.

 

Сама Женя поначалу челночила, и у нее был  прилавок на вещевом рынке, а сейчас она владелица крупнейшей сети магазинов готовой одежды для людей с разным достатком не только в Екатеринбурге, но и в Перми и Челябинске, она открыла ряд мастерских по пошиву белья, как недорогого, так и эксклюзивного, она человек, уважаемый властями и, кроме того, она светская женщина. И она мысли не допускает, что  ее дочь  будет вертеться в этой, как сама Женя говорит, клоаке. Полина нуждается в семейном уюте, поэтому  продолжает жить в семье Роговых, которые в этом вопросе полностью  согласны  с Женей. При строительстве своего особняка Женя предусмотрела комнаты и для Полины, и для Роговых, и для Сергея.

Полина и Сергей росли, как близнецы, — куда один, туда и второй. Естественно, не обходилось без ссор, но Нина быстро сообразила, что их крики и слезы для посторонних не предназначены, и старалась в их отношения не вмешиваться. Лидером в этом дуэте считали Сергея, но один случай, произошедший с ними в трехлетнем возрасте, заставил всех задуматься. В выходной день Нина вывела их на прогулку. Они играли в песочнице, — Сергей с машинкой, Полина с  лопаткой. И тут большой — лет пяти —мальчик отнял у Сергея игрушку! Нина услышала плач сына и поспешила к песочнице. Предпринять она ничего не успела, потому что крошка Полина подошла к хулигану, стукнула по его голове лопаткой и спокойно вернулась к своим делам. Захватчик заревел, Нине пришлось выслушать выговор разгневанной мамаши, и на этом инцидент исчерпался, но вечером Роговы его активно обсуждали. Костя то и дело повторял:

—Ай да Полинка, что за девочка!

Лет пяти Полина увидела по телевизору соревнования по бальным танцам. Красивая музыка, пышные, как у принцесс, платья, — Полина решила, что это для нее. Приняли ее в танцевальную студию легко, потому что она пришла с партнером. Сергей не мог  допустить, чтобы Полина куда-то пошла без него. В результате, мальчишки в детском саду стали дразнить его «девчонкой». Как-то Нина и Костя зашли за детьми  в садик, и узнали, что их сын наказан, — затеял драку. На все вопросы Сергей отвечал одной фразой: «А пусть не дразнится!».

Вечером, рассматривая царапины на лице сына, Нина сокрушалась:

—И в кого ты у меня такой?

Случившаяся тут Женя парировала:

—В меня, в кого же еще! Умение за себя постоять передается с молоком матери!

В программу детского сада входило обучение плаванию, и с тех пор Костя ежемесячно покупал детям  абонементы в бассейн. Таким образом, они  два раза в неделю посещали танцевальную студию,  два раза — бассейн;  выступления, детские спектакли и утренники тоже требовали времени, и взрослые составляли на неделю график дежурств. Повзрослев, детки стали посещать все занятия и мероприятия самостоятельно, а чтобы везде успеть, они бегали, и, в конце концов, бег стал их привычным аллюром.

В школе они всегда сидели за одной партой. Поначалу, услышав «тили-тили тесто», Сергей лез в драку, но вскоре Полина убедила его не обращать внимания «на этих дураков». Хорошенькая, аккуратная и очень нарядная Полина приходила в класс только с выученными уроками. Женя, посещавшая время от времени родительские собрания,  слушала учительские дифирамбы в адрес Полины и с трудом верила, что все это говорится о дочери той самой Жени Мироновой, которую в свое время считали «пропащей» и «оторвой». Полина  ни с кем, в том числе, и с одноклассницами не конфликтовала, но в подругах никогда не нуждалась. Зачем ей подруги, когда у нее Сережка есть?

У Сергея отношения со школой складывались гораздо сложнее.  Нина и Женя считали себя счастливыми, если на родительском собрании о нем не говорили ни слова, потому что никогда ничего хорошего о нем не говорили. Учился он пристойно, — а как еще мог он учиться рядом с Полиной? — но в его дневнике редкая страница не украшалась записями красными чернилами: «Не умеет стоять смирно», «Вертелся на уроке», «Уважаемые родители, примите меры…», «Прошу отца зайти в школу» —  и так далее. Костя, еще не забывший свое детство, относился к крикам души педагогов философски: «На то они и учителя…», — но бедная Нина, которая в  Полине узнавала себя, очень огорчалась. Женя, в свою очередь, гордилась своим названым сыном:

—Растет настоящий мужик! То-то гомиков вокруг развелось, все  раньше послушными были, не иначе!

Чуть ли не с рождения детей Женя и Нина мечтали когда-нибудь их поженить, но чем старше становились Полина и Сергей, тем бледнее становилась  мечта мамаш. Дети росли более братом и сестрой, чем некоторые кровные.

Они учились в восьмом классе и однажды прибежали из школы в разном настроении. Полина с «сюрпризным» выражением  лица воскликнула:

—Тетя Нина, а что я тебе покажу!

Мрачный Сергей заявил:

—Козел вонючий, я все равно его вычислю!

Полина дала почитать Нине анонимную записку, настоящее любовное послание, которое нашла в своем дневнике. Сергей почему-то воспринял это как оскорбление в адрес Полины и решил во что бы то ни стало найти обидчика. И, судя по синяку на щеке, нашел дня через два. Его убеждали, — не надо мешать Полине, она сама должна уметь постоять за себя, на что Сергей ответил очень твердо:

—Незачем ей самой за себя стоять, у нее  есть я!

—Но когда-нибудь у тебя появится семья…

—Семья, это одно, а сестра другое!

Полину этот конфликт скорее позабавил, видимо, общения с Сергеем ей хватало, на мальчиков она не очень заглядывалась.

Прошел год, и в один, всем  памятный день, Полина пришла из школы одна и вся в слезах. Швырнула сумку в коридоре и скрылась в своей комнате. Перепуганная Нина побежала вслед за ней. На вопрос: «Что случилось?» — Полина, всхлипывая, еле вымолвила:

—Сережка…

Нина опустилась на стул:

—Что с ним случилось?

—Ничего с ним не случилось!

—Но почему ты плачешь, что он натворил?

—Он… со мной… не захотел  домой идти, а пошел Лариску из десятого Б… провожать, а все знают, что она плоха- а-я…

У Нины сначала отлегло от сердца, но когда до нее дошла суть Полининой обиды, ей снова стало нехорошо. Она успокоила девочку и отправилась в кухню, чтобы накрыть  стол для обеда и подумать. Конечно, Нина-врач  понимала, что значит пятнадцать лет для мальчика. Может быть, то, что сегодня произошло, даже в чем-то и правильно, но Нина-мама позвонила мужу. Тот посоветовал не паниковать и обещал вечером побеседовать  с Сергеем. Сын явился часа через три с самой постной физиономией. Нина подала ему обед и не выдержала, как бы между прочим спросила:

—Ну, и что это за Лариска из десятого Б?

—Настучала? Я ей…, — и Сергей  рванул в комнату Полины.

Поскольку они ссорились,  их разговор можно было слышать в любом уголке квартиры.

—Стукачка! Кто тебя просил доносить?

—Я не доносила! А зачем ты с такими девчонками водишься?

—Не твое дело!

—Сам мне не велишь с мальчишками дружить, а сам!

—Ты хочешь, чтобы и у тебя была такая репутация? Чтобы про тебя так же говорили, да?

—Про меня не будут говорить, потому что я не Лариска!

—Будут, потому что парни — козлы!

—А  ты кто?

—Не твое дело!

—Сергей, я не хочу, чтобы ты со мной разговаривал в таком тоне. Пожалуйста, выйди из  комнаты!

—Подумаешь, и выйду!

Целых три дня потом не разговаривали.

Размолвка  пошла на пользу Полине. После примирения она спокойно воспринимала кратковременные побеги Сергея к другим, чаще всего, более взрослым девушкам. Все равно в театр, на концерты, на дискотеки и вечеринки Сергей ходил только с Полиной, танцевал только с ней, — при этом, естественно, другие мальчики не могли ее пригласить. Родителей в  похождения Сергея она не посвящала, и в доме вновь царил мир.

Поступить в медицинский институт, а по-новому, академию, они решили задолго до окончания школы, но выбрать  стоматологический факультет  им посоветовала Женя:

—Будет трудовая династия стоматологов!

Женя шутила, но будущее показало, что она вынашивала серьезные планы. Ко дню совершеннолетия детей она придумала нестандартный подарок: обновить и расширить кабинет и ввести  ребят в состав учредителей предприятия.  Она считала, что таким образом они начнут обучаться искусству управления, и это должно им впоследствии пригодиться. Костя занялся изучением каталогов и наткнулся на информацию о фирме Никитина.

—А остальное, Ник, ты сам знаешь!

 

 

Они проговорили до рассвета, и Никитин проснулся во втором часу пополудни. Вот-вот вернутся из института дети, а он еще в постели! Его разместили в «Полиной квартире». Когда-то здесь жили тетя Маша и Женя, но Никитину ничего не напоминало о тех временах. Все перегородки в той старой квартире  переломали, отделали ее по самым высоким стандартам, и теперь это было стильное, но не очень уютное жилище.  Полина здесь не жила, и «Полина квартира» служила временным пристанищем для гостей семьи Роговых.

В дверь позвонила Нина Витальевна, — она уходила на работу и сказала, где он может найти завтрак. Умывшись, он выпил кофе и опустился в кресло. Непривычное для него безделье его не угнетало, он надеялся, что в спокойной обстановке уляжется сумбур в голове, и он сможет обдумать создавшееся положение. Жизнь его семьи теперь изменится, но он не сомневался, что все перемены  — к добру. В первую очередь он должен подтвердить и оформить свое отцовство, и он думал, каким образом и с чьей помощью он начнет эту процедуру. Однако вскоре из института вернулись дети, и на повестку дня встали более простые вопросы: что на обед, и куда после обеда пойдут папа с дочкой.

Они добрались до центра города на автобусе, и  Полина стала показывать Никитину достопримечательности, на которые он не очень смотрел. Он смотрел только на дочь и слушал, слушал, слушал. Он заставлял ее говорить, поощряя вопросами. Он с удовольствием слушал, какие предметы в институте ей нравятся, а какие нет, как ей удалось два раза препарировать труп, а Сережка струсил, как ее «достала эта противная Наташка, но я, папа, ей ничего не говорю», как тяжело стало заниматься танцами, потому что нет времени, — и прочую девчоночью ерунду. И он, и она не хотели говорить о «серьезном» и наслаждались моментом: они  идут рядом, разговаривают, и не надо никуда торопиться.

Она привела его в Исторический сквер, и они зашли в Музей изобразительных искусств. Они осматривали выставку изделий из камня, но его больше интересовала реакция Полины, чем действительно великолепные вазы, панно и украшения. Они остановились рядом с гарнитуром из серебра  с хризопразами, и Полина сказала: «Супер! Правда, папа?». Она не знала, что это выставка-продажа, и Никитин искупался в ее восторге, когда купил ей эту вещь. Таким образом, решилась проблема подарка ко дню рождения.

Он привел ее в ресторан, небольшой, всего на десять столиков, с виолончелью и фортепиано и хорошей кухней. Она притихла и время от времени смотрела отцу в глаза. Он догадался, — хочет о чем-то спросить, но боится его расстроить. У Никитина хорошая семья, много друзей, но никому никогда, ему самому, в том числе, не приходило в голову, что он нуждается в сочувствии. Он имел устойчивую репутацию сильного человека, но первое, что он увидел в глазах брошенной им малышки,  было сострадание к нему. Он подумал об этом, и ему  понадобилось огромное усилие, чтобы  сохранить внешнее спокойствие.

—Все в порядке. Ты что-то хотела спросить?

—Папа, а твой друг Жора, он какой был?

Меньше всего он мог ожидать этого вопроса.

—Он главный человек был в моей жизни, порядочный, смелый и целеустремленный. Ты знаешь, Поль, то есть Павел, его сын, который стал моим сыном, все больше мне напоминает Жорку, и я этому очень рад.

—У тебя с собой есть фотографии?

Он  взял с собой несколько фотографий своей семьи, чтобы показать Роговым, и забыл о них.

Она рассматривала фотографии долго и серьезно, а потом улыбнулась так, будто уходила без спроса и просит за это прощения.

—Поль и Полина. Правда, забавно?

Он  не знал, как ей сказать, что это он придумал имена для них обоих.

Они вернулись домой, и Полина сказала Никитину:

—Пойдем, папа, я тебе покажу свою комнату.

Она усадила его в кресло и снова очень внимательно на него посмотрела.

Он засмеялся:

—Да в порядке я! Выкладывай, что  у тебя!

Она достала кожаную папку, села рядом с ним и отдала папку ему. Он открыл, — там хранилось  письмо, которое он написал Косте после гибели Жорки. Он читал свое письмо и вдруг вспомнил забытое и давно утерянное письмо от самого Кости. Его словно кипятком обожгло, он понял, — если бы он  тогда проявил больше интереса к письму, он бы о многом смог догадаться! Он встретил  серьезный взгляд Полины, поцеловал ее ладошку и попросил:

—Расскажи, как попало к тебе это письмо.

—Мне его дядя Костя и тетя Нина отдали, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Они мне тогда все-все о тебе рассказали, о вашем походе и о том, что мама не хотела тебе про меня говорить. Я письмо прочитала и поняла, — мама была тогда права. Я хотела сразу тебе написать, но Сережка меня отговорил. Он сказал, что лучше не писать в неизвестность, а самим поехать, когда исполнится восемнадцать лет. Ты знаешь, — Полина улыбнулась, — нас с Сергеем куда только не возили, почти всю Европу, Золотое Кольцо и Москву показали, а в Питере мы ни разу не были. Если бы ты сам не приехал, мы  с Сергеем  после экзаменов тебя бы непременно  нашли.

—Вот и посмотрите Питер после экзаменов.

—Нет, Сережка сказал, что в этом году я одна должна поехать, а он когда-нибудь потом съездит. Папа, я еще что-то хочу тебе сказать. Я это письмо много раз читала, много думала и поняла, что у вас с Жорой была великая дружба. Я тобой так горжусь! Если бы ты знал, как, ты бы сам собой гордился!

—Ложись скорее спать, у тебя завтра непростой день. Спокойной ночи!

Она чмокнула его в щеку:

—Спокойной ночи!

 

Вера соединила без предупреждения, значит, кто-то из своих.  Голос Нины показался скучным,  и Евгения Юрьевна спросила:

—Ты здорова?

—Я здорова, а в понедельник приезжает Ник.

—Поняла, — как будто получила деловую информацию, — Косте платье понравилось?

—Что он в платьях понимает?

—Сказал, что без платья лучше?

—Вот-вот, это он и сказал.

—Не стареют душой ветераны. Ты ребят-то пришли, до дня рождения всего ничего осталось!

Положив трубку, Евгения Юрьевна, собираясь с силами, посидела некоторое время неподвижно. Она увидит Ника. Это неправда. Нина что-то перепутала. Нет, это правда, и теперь надо скорей уйти с работы, чтобы все обдумать. Она отдавала распоряжения, почти не понимая, что она делает. Слава Богу, ничего важного сегодня не предвидится. Надо убегать.

Она не успела убежать,  — позвонил Виктор. Вернулся из поездки, и теперь возникло что-то срочное к ней. Как ни пыталась она отговорится, он упорствовал, и она решила, —быстрее встретится с ним, быстрее отвяжется.

Она открыла дверь в квартиру Виктора своим ключом. Он сидел в кухне, на столе стояла наполовину пустая бутылка коньяка, и глазки у него уже размякли.

—Что у тебя за дело?

—Как что? — он поднялся и крепко прижал ее к себе. — Посмотри, какое у меня дело, все для твоего удовольствия!

Он схватил ее руку и потянул вниз. Она вырвалась. За его спиной, на столе стояла красивая деревянная подставка, из которой торчали удобные рукоятки крепких и острых ножей.

Самый большой нож —для мяса. Ее охватило желание взять  нож в руку. Она не боролась с этим желанием, она в него погружалась. Как хорошо взять нож и всадить его в мерзкое, похотливое тело… Он испуганно забормотал:

                —Что ты, я ведь пошутил…

                Она очнулась, с ее лица исчез оскал,  она швырнула ключ на стол и вышла. Села в машину, приказала: «Домой!» — и закрыла глаза. Сидящий рядом с водителем крепкий молодой человек обернулся к ней и спросил:

                —Все в порядке, босс?

                Она досадливо отмахнулась. Стареешь, Евгения, стареешь, стабильности захотелось, ключик взяла. Вот и получила, так тебе и надо!

Бросив на ходу домоправительнице Анне Федоровне: «Не беспокойте меня», Евгения Юрьевна  закрылась в белоснежной гостиной. Подошла к бару, достала водку и стакан для виски, налила до середины стакана, выпила и легла на диван. Сейчас спадет напряжение, и она сможет подумать. Зачем приезжает Ник? Впрочем, это неважно. Всю жизнь она хотела забыть его, но так и не смогла, уж очень дочь  на него похожа, даже волосы со временем стали русыми, и глаза приобрели знакомый зеленый оттенок…

Она вспомнила их последнюю ночь, когда она лежала, прижавшись к нему, и думала о том, что без него не сможет жить. Чтобы отогнать эти мысли, она попросила его рассказать о себе, и он долго рассказывал о своем друге. Он упомянул два детских имени, и она сделала вид, что не обратила на них никакого внимания. На самом деле, она подумала: «Ага, если получится, буду иметь в виду!» А потом она разозлилась. Как он сказал?  «У нас об этом не принято было говорить». В ее окружении такими оборотами не пользовались, и она к этому придралась, подумала: «интеллигент несчастный». Нашла оскорбление! Глупость несусветная, но она помогла ей взять себя в руки и прекратить разговор.

Они с мамой тоже никогда не говорили об отце. Когда-то давно мама сказала, что папа уехал на север, и они потерялись, а к бабушке с дедушкой не ездят, потому что они строгие и не хотят их видеть без папы. Как только папа найдет их, так они в деревню и поедут. Маленькая Женя почувствовала, что мама не очень охотно отвечает на ее расспросы, и перестала к ней приставать.

Мама работала дворником. Они жили в двухэтажном доме в одном из заводских районов Свердловска. Во время войны этот дом построили на скорую руку под общежитие для рабочих, эвакуированных вместе с заводом. Каждый этаж представлял собой  длинный, как кишка, коридор, по обеим стенам которого размещались небольшие комнаты. В одном конце коридора находилась кухня с множеством газовых плит, на другом —уборная. Жильцы обходились без душа и ванны, благо, до районной бани — рукой подать. Рядом стояли такие же дома, и жильцы называли их бараками. Мама не только убирала территорию вокруг домов, но  за дополнительные деньги мыла также коридоры, кухни, плиты и уборные. Она работала, «как лошадь». Так выражалась крестная тетя Настя,  Женя звала ее Кресна. Еще Кресна говорила про маму, что она «мухи не обидит».  Женя поняла смысл этого выражения  лет в пять. Тогда Женя  заболела корью, и мама несколько дней от нее не отходила. Врач разрешил Жене выходить в коридор, и мама тут же стала мыть пол. Она очень переживала, потому  что несколько дней просидела на больничном, и полы никто не мыл. Какая-то толстая тетка вышла из своей комнаты и стала ругаться на маму из-за того, что пол в коридоре грязный. Мама молча мыла пол, а тетка кричала. Маленькая Женя подошла к тетке и забарабанила по ее толстой ноге кулачками. Тетка прекратила кричать, сказала: «Расплодили тут ублюдков», — и ушла в свою комнату. Женя спросила:

—Мама, что такое  «ублюдка»?

—Не знаю, Женечка, это слово какое-то городское. Ты иди в комнату, посмотри в окошко, скоро Кресна с работы придет.

Женя смотрела в окошко и скоро увидела Кресну с кошелкой, где, Женя не сомневалась, лежит что-нибудь и для нее. Женя и у Кресны спросила про ублюдку.

—Та-а-к, и где же ты этой фигни нахваталась?

—Это тетка такая толстая на маму кричала и сказала, я ублюдка.

Кресна положила перед Женей альбом и карандаши, скомандовала:

—Рисуй, я сейчас, — и вышла.

Кресна очень громко разговаривала с толстой теткой и вернулась, тяжело дыша. Она достала из сумки треугольный пакет молока, вылила его в кастрюльку, насыпала туда сахару и какао. Альбом, карандаши, какао, пряники, книжки с картинками у Кресны водились на тот случай, если к ней в гости придет Женя. Поскольку их комнаты находились на одном этаже, Женя в гостях появлялась, как только Кресна приходила с работы. Женя ела пряники, пила какао и слушала, как ругается Кресна, которая  никак не могла успокоиться и поносила тетку, на чем свет стоит.

—Женщина работает, как лошадь, слова никому не скажет, мухи не обидит, а эта курва отрастила брюхо и хайло дерет. Это ж надо, ребенку такое слово сказать! А ты, — адресовалась Кресна к Жене, — если она еще хоть слово твоей матери или тебе скажет, мне сразу говори, я с ней не то сделаю!

Женя  поняла, — она правильно отлупила тетку, потому что маму надо защищать, «она мухи не обидит».

Кресна работала на заводе штамповщицей и сама себя называла «бобылкой». Всех родственников, кроме старшей сестры, она потеряла еще до войны. Сестры  воспитывались в детском доме, а потом вместе устроились на завод. В мае сорок первого года двадцатилетняя Настя вышла замуж за такого же сироту, как она сама. Началась война, мужа сразу  отправили на фронт, а завод эвакуировали в Свердловск. Настина сестра нашла свою судьбу и вместе с мужем уехала в Верхотурье. Муж Насти вернулся с войны таким израненным, что прожил не больше года, и Настя осталась одна, без ребеночка. Потом умерла Настина сестра, и кроме Жени и мамы, у нее никого не осталось.

Женина Кресна никогда не унывала, любила приложиться к бутылке и часто бывала невоздержанной на язык. В воспитании Жени она принимала самое активное участие, причем, материальная сторона ее участия была довольно основательной. Неизвестно, справилась  бы  мама со своей дочкой без  помощи Кресны, потому что Женя росла отчаянным сорванцом. Девчонок она презирала, — она не понимала, как можно десять раз на дню ссориться и мириться. С мальчишками проще, — не нравится что-то, дал в ухо, и нет вопроса. Женя любила бегать, ходить на лыжах, кататься на коньках, и пацаны считали ее своим парнем.

В школу ее провожали мама и Кресна, потом и родительские собрания они посещали вдвоем. Если на Женю жаловалась учительница, — поначалу это случалось частенько, — Кресна применяла к ней воспитательные меры, потому что мать не могла ей даже слова строгого сказать. Женя сильно не любила Кресниных нотаций, более предпочтительным она считала стояние в углу. Другие наказания  не применялись, Женю не лишали мороженого или похода в кино, а что касается  физического воздействия, — об этом  Кресна даже не думала.

Свой характер Женя показала в школе на второй или третий день обучения. Учительница сказала:

—Дети, в нашей стране все взрослые работают. Труд — это почетная обязанность каждого советского человека. Только трудом можно сделать нашу великую страну еще более счастливой и процветающей. Поднимите руку, кто хочет рассказать о работе своих родителей.

Многие подняли руку, в том числе  Женя. Ее и вызвали.

—Моя мама работает дворником, — рассказывала гордая Женя, и в это время какой-то мальчишка громко заржал. Учительница заставила его замолчать,  Женя бросила на дурака  презрительный взгляд и продолжила: — мама делает улицу и дом чистыми. Когда она сидит на больничном, убираться некому, и разводится много грязи. Мама сильно переживает, потому что от грязи бывают болезни. Моя мама очень важная!

Учительница ее похвалила и сказала, что все работы важные,  главное, ответственное отношение к своей работе. На перемене этот придурок стал орать: «Дворничиха, дворничиха!» Женя подошла к нему и, не говоря ни слова, схватила за грудки и шарахнула его об стену. Он сполз на пол и заревел на всю школу. Женю привели в класс и велели остаться после уроков. Ей пришлось выслушать речь о том, что все конфликты нужно решать мирным путем, а так как она,  как партизан, молчала, учительница велела ей завтра привести в школу  мать. Пришла Кресна, обещала принять меры, а сама сказала Жене:

—Правильно, не давай себя и мать в обиду!

Все мальчишки в классе, — кроме придурка, — Женю зауважали, но история на этом не кончилась. Сентябрь стоял на удивление теплым, и первоклашки ожидали своих родителей на школьном дворе. Женя и приходила в школу, и уходила домой самостоятельно. В тот день она уже направилась к выходу, как ее сзади кто-то сильно толкнул. Она не удержалась на ногах, разбила в кровь коленки и расцарапала лицо. Она поднялась с земли, — рядом кривлялся придурок и кричал: «Дворничиха!» Она сбила его с ног и принялась от души молотить, он даже не сопротивлялся, только орал. Их разняли, и тут за придурком явилась его мама. Увидев помятого, зареванного сыночка, она сразу напустилась на Женю, слишком красноречивый вид  имела девчонка.  «Грязная дрянь», «Шпана», «Я до тебя доберусь» — и другое такое же услышала в свой адрес семилетняя девочка. Учителя с трудом убедили разгневанную даму пройти в здание, куда отвели и Женю. Дама потребовала телефон и велела своему мужу как можно скорее явиться в школу, а до его приезда отказалась с кем бы то ни было разговаривать. В учительской царило тяжелое молчание. Дама приводила в порядок своего отпрыска, Женя торчала посередине комнаты, и, удивительно, никому не пришло в голову обработать ее ссадины, хотя в школьную программу входил рассказ о том, как уберечься от столбняка. Дамин муж приехал на «Волге»,  быстро окинул взглядом учительскую и спросил: «Что случилось?» Дама стала громко жаловаться на Женю, но муж ее прервал:

—Галя, иди в машину.

Галя взбрыкнула было, но он твердо повторил:

—Подождите меня в машине.

Когда Галя с сыночком удалились, он обратился к Жене:

—Девочка, за что ты избила моего  сына?

—Он первый меня сзади толкнул. А если моя мама дворник, то она всяко лучше, чем эта ваша, — Женя кивнула на дверь и добавила: — она мухи не обидит.

—Когда твоя мама за тобой зайдет?

Женя не скрыла презрения:

—Я сама домой хожу.

—Я прошу у тебя прощения за сына и обещаю, — это никогда не повторится.

Женя пожала плечиками.

Он улыбнулся, извинился перед учителями, со всеми попрощался, а с Женей персонально, и ушел. Учителя велели Жене идти домой. Вскоре этот мальчик перешел в другую школу, и в ее памяти даже имени его не осталось.

Авторитет Жени среди пацанов поднялся до заоблачных высот, но девочки не хотели принимать ее  в свой круг, правда, она сама не очень туда  стремилась. Однажды  она услышала за своей спиной: «Деревня!» Вполне добротных вещей Жене хватало, об этом и мама, и Кресна заботились. Креснина бригада взяла над Женей шефство с самого ее рождения и отдавала  Кресне для нее одежду, обувь,  коньки и лыжи своих повзрослевших детей. Тем не менее, носить эти вещи Женя не умела, — кто ее научит? — кроме того, шмотки  ее не интересовали.  Трикотажные тренировочные штаны, ковбойка, кеды, — что может быть удобнее! Густые черные волосы  по ее настоянию стригли максимально коротко, но все равно  с ее миловидной мордочкой на мальчишку она не походила.

Когда Женя учила уроки, она приносила домой четверки и даже иногда пятерки. К сожалению, она учила уроки не всегда, поэтому тройки  и двойки в ее дневнике тоже водились. Также в избытке присутствовали  и учительские замечания. Мама,  закончившая семь классов в деревенской школе, не подозревающая, что есть такое слово — «психология», выбрала абсолютно правильную линию поведения со своей подрастающей дочерью. Она  не заглядывала в дневник, не спрашивала ее об отметках, она знала, — ее дочь не «пропащая оторва», как говорили некоторые,  а девочка с сильным и независимым характером. Она не сомневалась, — если Женю не трогать, она многого сумеет добиться. Свой дневник Женя носила на подпись Кресне. Та водружала на нос очки и внимательно изучала все написанное на этой неделе красными чернилами. В зависимости от качества отметок Женю хвалили или читали ей нотации, или ставили в угол, — пока она там умещалась. Что касается замечаний, то за некоторые она получала наказание по совокупности, некоторые Кресна игнорировала, а в адрес некоторых отпускала довольно едкие замечания.

Постепенно Женя узнала от мамы, из какой семьи она произошла, — из семьи раскулаченных. Дед и бабка мамы, люди трудолюбивые и сильно верующие, держали в строгости своих детей. Такими были и мамины  родители. Их, как говорила мама,  побила жизнь: два сына погибли на войне, старшая дочь сбежала, потому что хотела выйти замуж, а матушка и батюшка возражали. «Вот и мне пришлось уехать!» — так заканчивала мама  свои рассказы.

Учитель физкультуры обнаружил у Жени способности к спорту и направил ее в секцию легкой атлетики. Новая жизнь пришлась девчонке по душе, она стала уважаемым человеком в школе, потому что защищала ее честь на всяческих соревнованиях. Народ в секции оказался понимающим, и она никогда не пропускала тренировки. И еще одно интересное событие произошло в их жизни: Кресне на заводе выделили шесть соток земли под сад! Собственно говоря, участок представлял собой кусочек никогда раньше не возделываемого пустыря, засоренного диким кустарником, камнями и корягами. Пустырь и поделили между работниками завода. Как рассказывала Кресна, дележка сопровождалась интригами, скандалами и обидами, однако она как заводской ветеран  получила землю в первую очередь. Втроем очистили свой участок, а потом заводской трактор перепахал для всех разом землю. Первое, что сделали новые садовладельцы, — поставили изгороди, и многие приступили к строительству домиков. Кресна и мама что-то подобрали на свалке, что-то украли на стройке, и Креснины знакомые с завода за пару бутылок водки поставили им хибарку. В саду командовала мама, и Кресна ее беспрекословно слушалась.

Женя училась в пятом классе, когда мама серьезно заболела. День, когда маму положили в больницу, Женя  в мельчайших подробностях запомнила на всю жизнь. Она пришла с тренировки и обнаружила Кресну уже довольно пьяненькой. Перед ней на столе стояла не начатая бутылка водки, и Женя спросила:

—Ты чего, Кресна, напилась?

—Чего-чего… Ничего! Твоей матери операцию делать будут.

Женя похолодела.

—Она умрет?

—Нет, не бойся, только лечиться она долго будет. Вот скажи, за что ей? Никого в жизни не обидела, всем помочь старается, а твои дедка с бабкой и этот е…ь, родитель твой, что они с ней сделали?

—Кресна, расскажи…

—И расскажу! — Кресна грозно подняла палец. — И расскажу, а ты вырастешь и отомстишь за все материны страдания!

И Кресна рассказала. К концу рассказа она приговорила эту поллитровку, и  не соображала, что говорит с дрожащей двенадцатилетней девчонкой. Женя услышала всю страшную и грязную историю своего появления на свет.

 

 

Настя ездила в Верхотурье на похороны своей сестры, единственного своего родного человека. Судьба у сестры не сложилась: муж пил. И погиб он  по пьянке,  утонул в озере во время рыбалки. Через два года сын попал под машину. После гибели сына сестра прожила полгода и умерла — встала утром и упала. Ладно, соседка за какой-то надобностью к ней в то утро зашла и, когда не дозвонилась, вызвала милицию. Вроде не болела ничем, но врачи объяснили: тромб. Настя сидела на боковом месте в плацкартном вагоне и ждала отхода поезда. После поминок она находилась под градусом и испытывала потребность кому-нибудь рассказать, какие достойные похороны организовал завод, на котором работала сестра, как на поминках выступал начальник цеха и столько хорошего сказал о сестре! Рядом робко села маленькая, худенькая молодая женщина в ситцевом платьице и старом жакете. Голова повязана белым, в маленький черный горошек платком, — сразу видно, деревенская. Она поставила на пол рядом с собой фанерный чемоданчик и сидела, не поднимая глаз,  сложив, как монашка, руки на коленях. Настя, конечно, с ней заговорила, узнала, что зовут ее Маша и что она едет в Свердловск искать работу. Настя  достала несоленые поминальные пироги и четвертинку.  От водки Маша отказалась категорически, а пироги после  долгих уговоров поклевала.  Настя рассказала о похоронах, и они стали укладываться спать. Свое место на нижней полке Маша предложила Насте, чем несказанно ее удивила. Утром Настя приступила к расспросам и выяснила, что родных и знакомых у Маши в Свердловске нет, и едет она в неизвестность. Настя опять удивилась: тихонькая вроде, а решилась на такой отчаянный шаг! Они вместе вышли из вагона, и Настя сказала:

—На завод я тебя не поведу, уж больно там девки занозистые, тяжело тебе будет. В нашем домоуправлении дворник требуется, это тебе и  надо,  комнату сразу дадут.

Привела Настя Машу к управляющей Ирине Владимировне:

—Вот, я вам дворника привела, девка деревенская, скромная и работящая, только прописки у нее нет.

Маша начальнице понравилась, ей пообещали работу, комнату и временную прописку.

—Только, — сказала Ирина Владимировна, — в комнате будешь жить, пока будешь работать.

Настя и Маша пришли в комнату дворника, там стояли железная кровать, стол, два стула, — все с бирками. На кровати лежал свернутый матрац. Настя спросила, сколько у Маши денег.  Маша достала свою наличность.

—Только на еду до получки хватит, — констатировала Настя, — я тебе напрокат посуды дам и белья постельного,  как заработаешь, купишь себе все, тогда и вернешь.

Маша в пояс поклонилась Насте:

—Не знаю, как вас и благодарить!

—Чудачка, не знает! Как положено, пузырь с первой получки! И кончай выкать, не велики мы барыни.

Прибираться во дворе, мыть полы и другой работе матушка учила Машу сурово. Вымоет Маша пол в избе, а матушке почудится в углу какое-то пятнышко,  всю избу приходилось Маше перемывать, а если учесть, что полы не красили, то немало пришлось ей с детства спину поломать. Новая работа казалась ей легкой. Она вставала по-деревенски, рано, и, бывало, идет Ирина Владимировна на работу, а вокруг уже все чисто! Когда она в первый раз сказала: «Молодец, Миронова!» — Маша себя, как на празднике, почувствовала, никогда  в жизни ее не хвалили!

Получив первую получку, Маша купила бутылку водки, полкило докторской колбасы и пришла в гости к Насте. Настя кое-что еще добавила к угощению и налила обеим по рюмке. Маша в этот раз не стала отказываться, уж очень она радовалась, и поднесла к губам рюмку. Едва выпив водку, она закрыла рот ладошкой и помчалась в туалет. Вернулась бледненькая и села за стол.

—У тебя что, печень больная? — спросила Настя.

—Да вроде нет…

—А на белье у тебя давно было?

Маша еще больше побелела и,  с ужасом глядя на Настю, прошептала:

—Давно, еще в деревне.

—Давай рассказывай!

И Машу как прорвало. Непривычная к излияниям, она плакала и говорила, говорила. Видно, уже невмоготу ей стало одной носить тяжелую ношу.

После семилетки Маша не думала о дальнейшей учебе, потому что знала, — ее судьба быть рядом с родителями. Они уже немолодые, а кроме нее, у них никого нет. Строгие родители никогда не отпускали  ее ни в кино, ни, тем более, на танцы, но она не роптала, считала, что на все воля Господня, значит, у нее судьба такая. Она ходила по деревне, не поднимая глаз, поэтому  ее называли Машка-тихоня. Через дом от них жил Васька, черномазый мужик лет сорока, по прозвищу Кучерявый, пьяница и гуляка. Пил, буянил, бил жену и детей, со всех сторон плохой человек. Стала Маша замечать, что Васька ее преследует, смотрит на нее своими сальными черными глазенюками, пытается заговорить. И ведь достал ее, сволочь!

В их деревне не было магазина, изредка приезжала автолавка, и все. За хлебом они ходили за шесть километров в соседнее село. Вот там и поймал Васька Машу.

—Соседка! Домой? Пошли вместе, веселее будет.

Маша почти бежала, с Васькой не разговаривала, надеялась, что отстанет. Не тут-то было… Вдруг он сказал:

—Скучная у тебя, Мария, жизнь, ни тебе радости, ни удовольствия. Другие живут, радуются, а ты, как монашка.

Маша припустила еще быстрее, но Васька схватил ее за руку.

—Да не беги ты, пойдем в лес, никто ничо не узнает, я тебе удовольствие доставлю.

Маша умоляюще прошептала:

—Не надо, дядечка, отпустите…

—Да ты чо, я ж не насильничаю, пойдем, хорошо будет, удовольствие тебе.

Маша вырывалась, тогда он легко схватил ее и перенес через канаву. Притащил в лес, прижал к дереву. Она чувствовала, как его рука шарит по ее телу, она плакала, умоляла его. Но он что-то бормотал, держал ее одной рукой,  другой тискал  маленькие груди, ягодицы, а потом пробормотал:

—Потрогай, потрогай, что у меня есть, —  и заставил судорожно сжатым кулачком прикоснуться к чему-то теплому, твердому и мягкому одновременно. Она потеряла сознание.

Она почувствовала, что ее сильно трясут, открыла глаза и увидела ненавистное лицо. Он сказал:

—Прибери себя.

Пошел было прочь, но оглянулся  с мерзкой ухмылкой:

—Надо ж, целку довелось…

 

Пьяная Кресна кричала:

—Изнасилование это называется, и тюрьма по нему плакала, а там бы от него мокрого места не оставили бы! А твоя дура-мать никому ничего не сказала. Зато эта сволочь вонючая по пьяни разболтал  в деревне, что имел Машку-тихоню, а она не сопротивлялась.

 

Слух дошел до матери Маши. Она только спросила:

—Это правда?

Маша отпираться не стала. Отец не сказал ни слова, мать бросила ей деньги:

—Хватит добраться до Свердловска. Забирай свое барахло, и чтоб духу твоего здесь не было.

Документы Маше в сельсовете дали на удивление легко. То ли жалели, то ли с глаз долой хотели убрать развратную девку.

 

Кресна продолжала:

—У меня сердце кровью облилось. Она ж себя защитить не умеет, это же каким говном надо быть, чтобы так с ней поступить! Что, старуха не знала, что на верную гибель ее посылает? Знала! И нет ей прощения!

Кресна подоила бутылку, выпила остатки водки и больше уже ничего связного не говорила. Женя с трудом заставила ее подняться и толкнула на кровать. Сняла обувь, платье стащить не смогла, силенок оказалось маловато, так всю ночь Кресна и прохрапела одетая. Женя достала из шкафа постельные принадлежности, постелила на диване, но заснуть смогла только под утро. Из  разговора с Кресной она  вынесла следующее: два злых старика и негодяй-дядька так обидели маму, что нет им прощения, и она, Женя, когда станет взрослая, должна им отомстить. Она представила, как приезжает в деревню на «Волге», выходит из нее в каракулевой шубе и норковой шапке, а на руке у нее золотое кольцо, нет, даже два кольца. Они увидят, какая она богатая, упадут на колени и будут просить пощады, но Женя их никогда не простит. Как она будет их казнить, Женя не думала, знала только, что обязательно казнит. Утром она не стала будить Кресну, у которой был выходной, позавтракала остатками вчерашнего ужина, попила чаю и пошла в школу. После школы дома ее ждали горячий обед и виноватая Кресна. «И как меня угораздило?» — сокрушалась она. Женя поняла, что Кресна совсем  не помнит  свой вчерашний рассказ,  и не стала ничего говорить.

—Ты у мамы была? — спросила Женя.

—У тебя тренировки нет? Делай уроки,  потом вместе пойдем.

Женя сделала письменные уроки, проигнорировала устные (спросить, вроде, не должны), и они пошли в больницу к маме.

Мама вышла к ним в застиранном больничном халате. Женя никогда не любила, по ее  собственному выражению, «лизаться», но в этот раз она подлезла под мамину руку и положила голову ей на плечо. Мама по-своему поняла непривычное поведение дочери:

—Не переживай, Женечка, врач сказал, что я обязательно поправлюсь.

Женя сидела, прижавшись к маме, и совсем не слушала разговор взрослых, потому что думала:

—Вырасту большая, заработаю много денег, и не будешь ты, мамочка, работать, а будешь только в сад ездить. Я тебе и шубу, и сапоги импортные, и болонью куплю, и будешь ты у меня самая красивая.

Попрощались с мамой, вышли из больницы, и Кресна предложила зайти в гастроном, купить торт и конфеты, чтобы устроить дома чаепитие. Кресна все еще чувствовала себя виноватой, но Женя не стала отказываться от торта, — она не похожа на дуру!

Уплетая за обе щеки торт, Женя задала неожиданный вопрос:

—А как люди становятся богатыми?

—Это смотря где. У нас лучше всех партийные живут.

—А как в партию вступить?

—Ты сейчас пионерка? Вот и старайся, что тебе скажут, ты —«Всегда готов!», потом станешь комсомолкой, будешь делать, что велят, — в партию тебя примут, а там уж все от тебя будет зависеть!

Кресна считала, что эти вопросы продиктованы детской любознательностью, но она ошибалась. Женя уже приступила к выполнению задуманного, — стать богатой.

 

 

После смерти мамы и Кресны Женя побывала в маминой деревне. Она взяла в попутчики Гришу Петрова, своего воздыхателя, к тому же,  неболтливого парня. Выехали они туда затемно и прибыли  под вечер. Не заезжая в деревню, Женя закрыла волосы косынкой, надела темные очки и сказала:

—Слушай внимательно. Мы с тобой муж и жена, живем в Верхотурье, хотим купить дом с огородом. Понял?

—Понял! Хоть один день побуду твоим мужем, все вперед.

—На многое не рассчитывай!

Бумажечку, на которую Женя еще в детстве переписала адрес из маминых документов, она хранила всю жизнь. Дом ее деда  и бабки оказался давно не жилым. Женя заговорила со старухой, которая стояла невдалеке и с любопытством на них глазела. Вскоре соседка пригласила их к себе, а когда  увидела, какие яства достал городской из машины,  совсем растаяла. Выпив пару стопочек красного вина, она выложила все, что интересовало Женю.

Она хорошо помнила Мироновых. Машу осуждала, не верила, что она не виновна, — почему  не пошла в милицию? Но еще сильнее осуждала стариков за то, что выгнали дочь. Бог их и покарал. Старик  прожил меньше двух месяцев после отъезда Маши, а старуха жила долго, ни с кем не водилась, все одна да одна, даже собаку не завела. Умерла она лет десять назад, и узнали об этом по страшной вони, которая пошла из ее избы. А Васька, сволочь, до сих пор небо коптит, дети его бросили, жена умерла, а его черт не берет.

Они переночевали в машине. Гриша, правда, что-то побурчал в адрес  «некоторых бессердечных женщин», но два старых туриста и не в таких условиях ночевали. Перед отъездом Женя увидела  отца, — грязного, беззубого, почти потерявшего человеческий облик старого алкоголика. Он сидел на завалинке своего запущенного дома и не обратил внимания на прошедших мимо  чужаков.

Возвращаясь, Женя еще раз с благодарностью вспомнила маму и Кресну: они дали ей отчество в честь покойного мужа Кресны.

 

 

В шестьдесят восьмом году двенадцатилетняя Женя еще не подозревала, что жизнь раздает всем сестрам по серьгам, и вскоре учителя с удивлением обсуждали, как изменилась Миронова. Идеальное поведение, поручения выполняет беспрекословно, исчезли двойки, на пионерских сборах выступает активно. Как следствие, Женя стала сначала членом совета отряда, а потом и дружины. Она растеряла всех своих друзей-пацанов и не приобрела ни одной подруги, но на это она плевала. Она по-прежнему активно занималась спортом и не имела ни  минуты свободного времени. В комсомол ее принимали, уже имея в виду незаурядные организаторские способности; вскоре ввели в школьный комитет, секретарем которого она стала в шестнадцать лет. Тогда же в ее жизни произошел очередной крутой поворот. В это время в секции поменялся тренер. Новый, Андрей Игоревич, всем понравился, — веселый, еще не старый, лет тридцати пяти, с великолепной фигурой, что сразу отметили девчонки. Однажды он поручил Жене зайти к нему домой за какими-то пособиями. Она пришла, и он пригласил ее пройти в комнату, выпить чаю. Она отказалась, тогда он сказал:

—А у меня сегодня день рождения. Не веришь? —  он принес паспорт. — Видишь, не вру. Ты когда-нибудь сидела в день рождения одна-одинешенька? Вот то-то. Проходи.

Он поставил на стол шампанское, конфеты, фрукты, и после первого бокала за его здоровье он рассказал, что жил раньше в Челябинске, развелся с женой, потому и переехал в Свердловск. Женя не чувствовала к нему неприязни, и у них завязалась веселая беседа. Когда выпили почти все шампанское, и у Жени основательно закружилась голова, он предложил:

—Мы с тобой вместе пьем, а ты меня все по отчеству. Давай на брудершафт.

Жене все уже стало трын-трава, и она согласилась. Он ее поцеловал, и она почувствовала в низу живота сладкую боль. Она захотела повторить ощущение. Умелый и терпеливый, он  заставил ее с первого раза испытать  восторг от близости с мужчиной.

 Он вскоре ушел на другую работу, и Женя догадалась, — ради того, чтобы без помех с ней встречаться. Вскоре в ней произошла разительная перемена: она  ощущала себя женщиной и понимала, что быть женщиной прекрасно. Он научил ее следить за собой, пользоваться косметикой. Он говорил:

—На кого ты похожа? Без одежды — чудо, а в одежде — кулема.

Он доставал ей журналы мод и заставлял  не только смотреть картинки, но и внимательно читать. Конечно, ее смешили фразы типа «в этом сезоне в моде цвет листьев розы», но она узнала, что такое ансамбль, как важны «аксессуары» и что к каждому наряду нужны своя обувь и своя косметика. На некоторые фильмы она ходила раз по десять, а потом плохо помнила сюжет, потому что смотрела только, как  одеваются героини в разных ситуациях, как они ходят, как сидят и как едят.

Они встречались  два года и никогда не ссорились, даже из-за его измен. Она уже понимала, что ее желают многие мужчины, и что любой мужчина, которого она захочет, обязательно будет ее. В конце концов, Галатея бросила своего Пигмалиона, и со злорадством убедилась, что ее уход он воспринял как  тяжелый удар. Ей исполнилось восемнадцать лет,  она училась в институте физкультуры и состояла в институтском комитете комсомола.

Она иногда сравнивала свою жизнь с двухэтажным домом, у которого есть глубокий подвал. Самый верхний, — весь из стекла. Это видимая часть ее жизни: «красавица, студентка, комсомолка», ну, может, не очень «отличница». Первый этаж — с узкими окнами. Это ее интимная жизнь. От людей, конечно, не от всех спрячешься, но мама, Кресна и учителя туда едва ли заглянут. Ключом  от подвала владели только она и Кресна.

Кресна рано вышла на пенсию, потому что работала в тяжелых условиях. Однако, занятие для себя она вскоре нашла. Свердловск славился на всю страну пустыми полками магазинов, и в таких условиях весьма ценились люди, умеющие что-то достать. Начала Кресна с мелочей. Как правило, пенсионерки узнавали, в какой магазин что «выбросят», и заранее занимали очередь, а иногда и несколько очередей, потому что «отпуск товаров в одни руки» всегда  был ограничен. Набрав таким образом «дефицита», женщины потом продавали его на рынке или знакомым по более высокой цене. Кресна еще и другой способ подзаработать деньги придумала. Люди без связей покупали мебель по предварительной записи, а чтобы записаться, выстаивали длиннющие очереди. Кресна организовала свой бизнес, — за плату стояла в очередях за других людей. Женя часто уезжала на сборы и соревнования в другие города и, когда немного подросла, стала по поручению Кресны привозить колготки, косметику, одежду, сумки. Все свободное время Женя стояла в очередях, просила знакомых мальчиков что-то для нее купить. В то время люди все покупали в гигантских количествах, — про запас, для родных, для знакомых, лишь бы деньги были, и Женя ни у кого не вызывала подозрений. Поначалу Кресна давала ей на покупки деньги, а прибыль от реализации товара делилась поровну. Так у Жени накопился небольшой капиталец, который она пустила в оборот. Постепенно их дело расширялось, отыскались полезные люди, и они зарабатывали неплохие деньги. Им приходилось быть очень осторожными, потому что их деяния назывались «спекуляцией» и предусматривались уголовным кодексом. Кресна не допускала Женю к реализации, занималась этим сама или поручала знакомым старухам, которые за небольшую мзду стояли на рынке. Маму они в свои дела не посвящали. Конечно, она о многом догадывалась, но с расспросами приставать  не привыкла.

Женя окончила институт, и  горком комсомола направил ее на большой завод. Заводской комитет комсомола приравнивался к райкому, и то, что Женя работала его членом, означало, — ее включили в «обойму».

Женя умела наладить контакты с людьми. Она исповедовала принцип, — не проси у людей то, что можешь получить сама, — поэтому все ее просьбы выполнялись. Так, она не стала клянчить для себя квартиру, хотя ее связи это позволяли, а вступила в кооператив, естественно, от имени мамы.  Кресна категорически отказалась уезжать из своего барака:

—У меня тут и клиенты, и помощницы. А в ванне мыться буду к вам приезжать.

Средства позволяли Жене купить просторную квартиру, но в целях конспирации пришлось приобрести двухкомнатную малометражку. Мама, естественно, с работы уволилась, правда, после долгих уговоров:

—Женечка, как же я уволюсь, мне еще до пенсии далеко.

—Хватит горбатиться из-за грошей!

Как всегда, мама послушалась. На квартиру она нарадоваться не могла, перезнакомилась со всеми соседями, откуда прыть взялась! Со всеми она дружила, все про всех знала, за солью, спичками и  прочей нуждой люди предпочитали бегать к тете Маше, уж очень старалась она помочь. Она сумела подружиться даже с соседями, которые жили через стенку. Эту  немолодую пару  в доме недолюбливали за их  неприветливость и замкнутость.  Никто не понимал, как у таких родителей могла вырасти мягкая, вежливая дочь Нина. Она училась на последнем курсе медицинского института, собиралась стать стоматологом и  давно встречалась с парнем по имени Костя, уже окончившим институт и работавшим в стоматологической поликлинике. Костя не имел ни кола, ни двора, жил в общежитии, и мать Нины считала, что он хочет жениться на ее дочери  из-за жилплощади, поэтому о свадьбе молодые люди только мечтали.  Женя,  никогда не имевшая подруг, неожиданно легко сошлась с Ниной, которая частенько забегала к ним по вечерам и рассказывала о своем Косте:

—Он много работает, пытается что-нибудь отложить,  потом вступит в кооператив, и мы поженимся.

 Последовавшие затем события иначе, как вмешательством высших сил, Нина  не объясняла. Нинина тетка, старшая сестра  матери, прислала письмо из Краснодарского края, где жила в двухэтажном доме в поселке на берегу Черного моря. Она писала, что ее здоровье пошатнулось, ей тяжело в одиночку управляться с домом, садом и курортниками, и приглашала сестру переселиться в теплые края.

Нина получила диплом, сыграли свадьбу, и ее родители навсегда расстались с Уралом.

 

Они приезжали познакомиться с внуком, но им  не понравились тесные отношения двух семей, не понравилось, что Женя кормит Сережу, —  вдруг она чем-нибудь больна? — не понравилось даже, что Костя работает на две ставки и мало находится дома. Прожили они у дочери десять дней и отбыли восвояси. Роговы сделали попытку погостить у родителей, когда детям исполнилось  два года.  Полину они взять с собой не могли и вернулись через неделю, потому что Сережка с утра до вечера плакал: «Хочу к Поле!» Кроме того, их поселили в какую-то времянку без электричества и воды, — дом битком набили курортниками. С тех пор все контакты с родителями Нина  поддерживала только по телефону.

 

Карьера Жени продвигалась успешно, и задание организовать летние сельхозработы она поняла как последнее, собственно, формальное испытание перед отчетно-выборным собранием, где ее изберут секретарем заводского комитета комсомола. Если бы знали, как мало эта мышиная возня волновала самое Женю! Ее раздражала бессмысленность  комсомольской работы. Столько людей вокруг с утра до вечера с умным видом делают вид, что работают! С какой  радостью Женя бросила бы завод и занялась  настоящим делом, — так ведь сразу статью припаяют, как же, «спекулянтка»,  «тунеядка»! «Когда советские люди заняты выполнением  высоких задач очередного съезда!» Пустословием, интригами, лизаньем задов занимаются эти люди, и никуда  от этого не деться. Как говорится, плетью обуха не перешибешь!

А тут еще мама вдруг заговорила, почему же ты, Женечка, все одна, вон у Нины какой парень хороший, и все такое прочее. Женя удивилась и немного грубовато поинтересовалась:

—Ты хочешь, чтобы тут козлом воняло?

—Не все же козлы, Женечка. Вон Костя, какой славный. И потом, без них, без козлов-то внуков  не бывает.

Женя молчала. Маме скоро пятьдесят, самый возраст возиться с внуками. Она  подумала, что внук сделает маму по-настоящему счастливой, значит, Женя обязана обеспечить ее внуком.

—Мам, я не хочу выходить замуж, ничего хорошего из этого не получится, ты же знаешь меня, но внук у тебя будет, честное слово. — И добавила просительно: —Хорошо?

Мама только вздохнула.

Если Женя ставила перед собой задачу, она ее выполняла. Мама считала, что ее дочь пропадает от одиночества, но  ошибалась, — многочисленные поклонники только и ждали, когда Женя соизволит обратить на них внимание. Романтических воздыхателей она отшивала сразу, предпочитала более взрослых мужчин без комплексов, если женатый, даже лучше. Никого около себя  долго не удерживала, — несколько свиданий, и ауфвидерзейн,  со всеми бывшими любовниками  оставалась в дружеских отношениях, и до сих пор  личная жизнь ее вполне устраивала. Она не ждала затруднений в поиске «донора», но на деле все оказалось сложнее. Одно дело, встретиться для приятного времяпрепровождения, совсем другое, — дать жизнь ее ребенку. Она искала «донора», но подходящий все не находился.

Ей сообщили о молодом специалисте, которого, как водится, направляли на  сельхозработы. Женя записала на календаре: «Никитин Николай Павлович, 10 час.» —  и велела ему явиться в комитет комсомола.  Она уже не помнит, что изменило ее планы, только она сама явилась к Нику в общежитие. Она увидела худощавого, русоволосого парня. Он улыбнулся, и сердце Жени неожиданно заколотилось. Она пригляделась к нему повнимательней, увидела зеленые глаза, ямку на подбородке, небольшие, но крепкие мускулы. Его джинсы обтягивали стройные ноги и самую соблазнительную попку на свете. Женя расспросила его, и поняла, —она нашла! Мало того, что парень на редкость привлекательный, он еще и работать умеет. Она не обратила внимания, что слово «донор» почему-то выветрилось из ее головы, и продолжала действовать по своему плану. Требовалось: а) парня соблазнить и б) от него отвязаться. Женя начала с выполнения второго, как самого легкого, пункта. Она сбегала к телефону и позвонила Пузырю:

—Иван Николаевич, я тут поговорила с ленинградцем и мне показалось, что он совсем не хочет работать на нашем заводе. Конечно, направление и все такое, но зачем силком заставлять? Вы ведь не дали ход его заявлению, я правильно поняла?

Пузырь неожиданно легко согласился:

—Пусть едет домой, хлыщ столичный!

—Конечно-конечно, только надо дать ему возможность заработать на обратную дорогу. Недельки две потаскает мешки в совхозе, а там пусть убирается на все четыре стороны!

Пузырь хихикнул и положил трубку. Сам ты хлыщ! И когда Ник успел ему насолить?

С выполнением первого пункта неожиданно возникли проблемы. Ну не хотел Ник соблазняться, и все тут! Женя чувствовала, что его коробит ее самоуверенный тон, что он только из вежливости не посылает ее к черту, но так и не смогла перестроиться, дура несчастная. Она поняла, что в городе у нее нет никаких шансов, и уговорила Роговых поехать на природу, а они уже сами позвали с собой Ника. Он никогда не заговаривал с ней первый, на ее обращения отвечал односложно или междометиями, и Женя совсем растерялась в непривычной для нее ситуации. Окончательно она похоронила свои надежды уже в походе, когда он захотел пойти погулять, а она навязалась в попутчицы. Он не скрыл  раздражения, но она все равно пошла, назло ему. Назло предложила искупаться, и, конечно, он стал отговариваться какой-то ерундой, плавок, видите ли, у него нет, это в лесу-то! Назло ему она, не прячась, сбросила одежду и пошла к реке, и вдруг услышала, что он ее догоняет. Она повернулась, чтобы послать его куда подальше, и увидела близко его зеленые глаза. Он смотрел на нее с удивлением и восторгом, а когда прикоснулся губами к ее соскам, она поняла, — ничего больше в жизни ей не надо, только упасть на колени и прижаться к его ногам. Может быть, она  сделала бы это, но он поднял ее на руки и отнес на берег.

Больше всего Женя любила минуты, когда он, усталый и расслабленный, лежал с закрытыми глазами, и она могла без помех любоваться его прекрасным, молодым телом. Однажды, когда он заснул, она целовала его руки, и ее тронуло, что с ладоней еще не успели сойти мозоли.

 Не могло это сумасшествие продолжаться вечно. Они возвращались в Свердловск в поезде, и Женя видела, что он опять от нее отдалился и думает только о доме. Видимо, жило в тех древних местах какое-то колдовство, недаром, там он  называл ее то нимфой, то колдуньей и даже ведьмой, но они вернулись к людям, и чары исчезли. Что ж, Женя могла себя поздравить, — она выполнила свой план. Теперь встала другая задача, — жить без него. Она была на грани того, чтобы признаться Нику в своей любви, но тут же задавала себе вопрос: «А что дальше?» — и ничего ему не говорила.

Умирать будет Женя, все равно не забудет тот кошмар, который она пережила в день его отъезда. Чтобы только не зареветь, несла какую-то чушь, каких только гадостей на себя не наговорила!  Она помнит, как выскочила из дому, надела темные очки и бежала по дворам, пока не упала на скамейку. Вдруг возникла сладостная мысль: «Можно совсем не жить», — но следом пришла другая, — в тебе его ребенок, и теперь ты должна думать  о нем. Она встала и отправилась на работу.

 

Пройдет несколько дней, и Евгения Юрьевна увидит Ника. Что бы ни сулила эта встреча, она благодарила за нее судьбу.