Т.Коновалова

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Неудачница

 

 

 

2002

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                Я происхожу из интеллигентной семьи. Мой отец — профессор, заведующий кафедрой, мама — доктор наук, доцент на этой же кафедре. Когда-то она, папина аспирантка, завела с ним роман и успешно защитилась. Чтобы стать совсем уж респектабельной женщиной, нужен респектабельный муж, и моя будущая мать сообщила своему научному руководителю о задержке месячных. Она не очень удачно выбрала время для этого радостного известия, в том смысле, что аборт уже никто не взялся бы делать. В середине пятидесятых такая ситуация грозила профессору непредсказуемыми последствиями, и ничего ему не оставалось, как бросить Москву, жену,  сына — студента МГИМО, жениться на моей матери и выдержать конкурс на замещение должности заведующего кафедрой экономики и планирования в техническом вузе, расположенном в большом областном городе, где мы сейчас и обретаемся. Таким образом, не успев родиться, я выполнила свое предназначение, — устроила  жизнь матери, и к моменту моего появления на свет мои родители во мне не очень нуждались.

                Мы живем хорошо. У нас пятикомнатная квартира с высокими потолками и двумя ванными комнатами, «Волга» и дача на берегу живописнейшего озера. Для ведения домашнего хозяйства мать привезла с собой свою дальнюю родственницу, и я думаю,  она об этом очень скоро пожалела. Бабушка, — именно так я звала нашего семейного диктатора, — ни в грош не ставила свою хозяйку и обожала меня, поэтому на пушечный выстрел не допускала  родителей к моему воспитанию.  Вот вам пример. Мать работает в своем кабинете: готовится к лекциям или пишет статью, — а я решила показать бабушке танец, которому меня научили в садике. Я пою «ла-ла-ла» и громко топаю. Мать хочет навести порядок и выходит в коридор, но замечание лично мне она делать не смеет. Бабушка в упор ее не видит и продолжает с умилением смотреть на меня. Мать говорит, обращаясь в пространство:

                —Мне мешает шум.

                Бабушка тут же парирует, не отводя от меня глаз:

                —Закрой дверь и сунь в свои уши бируши.

                Вы скажете, грубо. Если бы вы слышали, что произносит бабушка, когда мать все-таки осмеливается меня отругать, вы бы так не говорили. На моей памяти бабушка только один раз спасовала перед матерью. Я училась в первом классе и однажды неправильно выполнила домашнее задание по письму. Упражнение переписала без ошибок, но забыла подчеркнуть имена существительные, и в моей тетради появилась жирная, красная двойка. По этому поводу мать сказала бабушке:

                —Если ты взялась ее воспитывать, то последи, чтобы она смогла получить хоть какое-то образование!

                И бабушка молча ушла в свою комнату! Я бросилась вслед за ней, плакала, просила у нее прощения и обещала исправиться. С тех пор я не получила ни одной двойки, тройки появлялись редко, по недоразумению, и только мой весьма независимый характер мешал учителям тянуть меня на медаль.

Бабушка воспитывала меня очень строго. Сама чистоплотная, она рано приучила меня мыться дважды в день и самостоятельно поддерживать чистоту в моей комнате. Если, спаси Бог, она обнаруживала  пыль на моих книгах, она чихвостила меня, на чем свет стоит. Она также приучила меня рано вставать в любой день недели,  водила в бассейн и на каток, короче говоря, благодаря бабушке, я росла ребенком, здоровым и физически, и душевно.

К нам никто не ходил в гости, но мои родители регулярно устраивали приемы для полезных людей. У нас бывали директора заводов, ректоры институтов, заведующие кафедрами, главные режиссеры и художественные руководители театров, работники обкомов и райкомов, но не бывали инженеры, учителя или  рядовые артисты. С такими знакомствами мои родители свободно ездили за границу на конференции, симпозиумы или просто на отдых. Они объездили все соцстраны и легко получали разрешения  для поездок на  загнивающий Запад.

Единственно, в каком вопросе бабушка позволила матери сохранить суверенитет — это моя одежда. Дочь респектабельных родителей должна выглядеть превосходно, и мои родители из частых поездок за границу привозили мне белье, одежду, обувь, шампуни, гели и тому подобные предметы,  не известные большинству населения Советского Союза, и я выглядела так, что девчонки в школе при виде меня умирали от зависти. Излишне говорить, что подруг я отродясь не имела, зато мальчики вокруг меня роились в избыточном количестве, и я долго размышляла, прежде чем  выбрала себе постоянного кавалера. Я училась в восьмом классе и благосклонно посмотрела на самого популярного мальчика в школе — десятиклассника, красавца, спортсмена, активного комсомольца, которого учителя считали образцом для подражания, а девчонки млели от счастья, если он случайно бросал на них взгляд своих прелестных карих глаз.

Итак, мы стали парочкой.  За развитием наших отношений  следила вся школа, и активнее всех — учителя. При ближайшем рассмотрении он показался мне скучноватым, так как, кроме книг про шпионов, ничего не читал, но его мягкие, теплые губы так приятно целовались! Иногда, правда, он слишком крепко меня к себе прижимал, тяжело при этом дыша, и я знала, чего он хочет, но сама оставалась спокойной, поэтому пресекала такие эксцессы на корню. Мой любимый окончил школу и провалил экзамен в институт. Я перешла в девятый класс, а он потопал в армию, но я о нем уже не думала, — слишком много событий к этому времени произошло в моей жизни.

Летом умерла бабушка, и я поняла, что такое одиночество. Вскоре после ее похорон мой отец, которого не переизбрали на должность заведующего кафедрой, уехал на два года в какую-то африканскую страну преподавать экономику. Мать отказалась его сопровождать под тем предлогом, что меня не на кого оставить, но я подозревала, что родители хотели побыть какое-то время вдали друг от друга. Они давно  жили в разных комнатах и общались только в силу необходимости. В это  лето к нам стал заходить Кирилл.

Родители Кирилла преподавали в том же вузе, где работали мои отец и мать. Он проучился три года в Москве в физико-техническом институте, но по не известной мне причине  вернулся в родной город, доучился уже на экономическом факультете и поступил в аспирантуру. Его научным руководителем стала моя мать. В Кирилла я влюбилась с первого взгляда. Он весело со мной шутил, называл Ирочкой и охотно отвечал на все мои вопросы по математике и физике. Очевидно, три года, проведенные в МФТИ, позволяли легко справляться со школьной программой. Мать, слушая, как мы болтаем, недовольно хмурила брови, и — редкий случай — я понимала ее сомнения. Десять лет разницы в возрасте — это немало, но я думала, что мы сможем пожениться, когда мне исполнится восемнадцать. Мой отец старше матери на два раза по десять лет, и ничего!

Я отшила всех школьных воздыхателей и скучала на вечерах, потому что туда не ходил Кирилл. Перед сном я в мечтах рисовала нашу безоблачную совместную жизнь, и меня нисколько не смущало, что мы с ним не гуляем, не целуемся и разговариваем только в присутствии матери. Когда мне исполнится восемнадцать лет, эти сложности не будут иметь никакого значения. Он меня полюбит, в этом я не сомневалась.

Бабушка в свое время работала медсестрой, в войну служила в военных госпиталях и часто рассказывала мне истории из своей жизни, страшные  и смешные, тяжелые и  светлые.  Не знаю, по какой причине, но я с детского сада мечтала стать врачом и не рассталась со своей мечтой до десятого класса. Мать не одобряла мой выбор. Она говорила, что, поступив на экономический факультет, я с помощью родителей обеспечу себе хорошую карьеру. А кто такой врач? Нищий! Она даже пригрозила мне не стукнуть палец о палец ради моего поступления в медицинский, а без подстраховки, говорила она, я не поступлю, будь я хоть семи пядей во лбу. Однако, я не собиралась сдаваться и решила, что проработаю год в больнице, тогда уж точно поступлю. Осмелевшая после смерти бабушки мать обозвала меня идиоткой.

Наступил май семьдесят второго года. Я много занималась, чтобы получить пятерочный аттестат. О медали речь не шла, что выводило мою мать из равновесия. Что поделаешь, если не всегда и не со всеми учителями я умела находить общий язык!

В последнее время я сблизилась с Катей Егоровой, которая тоже собиралась в медицинский. Ее ситуация была полегче моей, она происходила из врачебной семьи, и для нее другая дорога не существовала. И вот с этой самой Катей Егоровой мы возвращались домой после второго урока. Нас отпустили, и я не очень интересовалась, по какой причине. Катин старший брат учился на втором курсе мединститута, и она мне пересказывала его байки про студенческую жизнь. Я слушала с разинутым ртом. Надо же, студентов, как взрослых, с первого курса докторами зовут! Она мне рассказала, как один парень, которому преподавательница по анатомии велела принести таз, долго отсутствовал, а потом принес пластмассовый тазик и сказал, что еле его нашел. Вообще-то ему велели принести кости таза, а он не понял. Жалко, она торопилась домой, я бы слушала и слушала. Я шла  и соображала, какие вопросы сегодня вечером  задам Кириллу. Он не приходил к нам уже три дня, и я очень надеялась, что скоро увижу  любимого.

Я открыла дверь своим ключом и с радостью увидела в прихожей туфли Кирилла. Вот так сюрприз! Вдруг я услышала непонятный звук, который вроде бы доносился из комнаты матери. Я подошла к полуоткрытой двери и увидела задницу, которая ритмично сжималась и расслаблялась. Задница принадлежала Кириллу, и симметрично по обе ее стороны в такт болтались изящные ножки моей матери. Такая вот композиция, «Апофеоз любви» называется. Звуковым сопровождением служили утробные стоны, которые издавала  мать. Я очнулась на лестничной клетке. Я сидела на каменной ступеньке и сжимала в кулаке ключи от квартиры. И без сознания ключи не забыла! Я направилась к Кате, потому что не знала, куда еще можно пойти.  Дверь открыл ее брат, Игорь,  и сказал, что Кати дома нет, но я могу ее подождать. Я опустилась на диван, закрыла глаза и почувствовала, как Игорь садится рядом. Он спросил, что со мной случилось. Я покачала головой, а он взял мою руку и воскликнул:

—Да ты холодная, как ледышка!

И стал греть мои руки. Сначала дышал на них, потом целовал. Я посмотрела на него и спросила, когда придет Катя. Он признался, что Катя с мамой уехали с ночевкой на дачу, а папа в командировке. Я сняла черный фартук и сказала: «Расстегни!» Он стащил с меня коричневое платье и пробормотал: «Какое у тебя шикарное белье…» Когда он снял с меня это белье, то не сказал ничего, может быть, от восторга дар речи потерял, кто его знает.

Потеря девственности — процедура болезненная, но я радовалась этой боли, потому что она смягчала другую, не физическую и гораздо более сильную. Игорь, дыша, как паровоз, старался над моим телом, а я положила руки на его ягодицы, которые ритмично сжимались и расслаблялись. Он перестал корчиться, и я попыталась встать, но мои силы  куда-то девались. Он велел мне немного полежать, а сам голышом ускакал в ванную.  Я посмотрела на его зад и подумала, какая, в сущности, разница, Кирилл или Игорь, зады у всех мужчин одинаковые. Он проводил меня до дома  и попросил разрешения позвонить дня через два, чтобы узнать, как я себя чувствую. Я равнодушно назвала номер телефона. Позвонит, не позвонит, не все ли равно? Моя школьная сумка все еще стояла в прихожей. Мать и ее хахаль  отсутствовали. Я долго лежала в ванне, потом легла в кровать. Я слышала, как пришла мать, но в мою комнату она не заглянула. Утром, собираясь в школу, я увидела на кухонном столе довольно приличную сумму денег. Мать еще спала, но я сама догадалась, что это мне на пропитание. Мать не испытывала никакого желания лишний раз со мной встречаться. Ну, и черт с ней!

На следующий день я сидела над уроками, и мать зашла в мою комнату. Она молчала и смотрела на меня с такой ненавистью, что я удивилась. Я знала, что она меня не слишком любит, но чтоб так ненавидеть! И вдруг я догадалась. Кирюша, который к этому времени уже защитился,  увидел мою сумку, понял, что я их застукала, сдрейфил или воспользовался случаем и бросил свою престарелую любовницу. Я подумала, какая разница, кем стать, врачом или экономистом, а помозолить глаза мамочке и Кирюше, это в самый кайф. Я тепло улыбнулась своей дорогой маме и весело произнесла:

—Мама, я поняла, что ты права. Я поступлю на экономический факультет!

Мать некоторое время молчала, потом сказала, что завтра уезжает на три дня в командировку, и вышла.

Эти три дня мы с Игорем провели очень мило. Мать запрещала мне заходить в ее ванную, но я знала, что хранится в одном из  шкафчиков. Я надеялась, что она не заметит некоторое уменьшение ее больших запасов. Игорь увидел упаковки с парочкой на фоне заходящего солнца и присвистнул:

—Ничего себе!

Я не разбираюсь в этих штуках, но боюсь, что мамины запасы уменьшились очень даже значительно. Не знаю, мне она ничего по этому поводу не сказала. К концу третьего дня я уже сочувственно вспоминала ее совиное уханье, потому что сама еще как пищала!

Я успешно сдала экзамены на аттестат зрелости и  не сомневалась, что для выпускного вечера  мать подготовит мне самое потрясное платье. Я не ошиблась. Что не сделаешь ради репутации, даже ненавистную дочь оденешь, как принцессу!

Я еще не отнесла документы в приемную комиссию института, а мамочка упорхнула на отдых в Сочи. Мама, а как же репутация? Я пришла в институт сдавать документы и увидела главу  приемной комиссии экономического факультета. С потенциальными студентами строго и вежливо разговаривал не кто иной, как объект моих высоких чувств  Кирилл Викторович. Я поздоровалась с ним так, будто вижу его в первый раз. Ох, и не по себе ему было! Я подумала, что он запросто может не пропустить меня в институт, но каково будет моей родительнице, если дочь такого уважаемого человека с первого раза не поступит в вуз? Что ни делается, все к лучшему, и я сдала документы.

Вступительные экзамены показались мне легкими, может быть потому, что я окончила нерядовую школу, в которой учились дети областных и городских начальников и преподавали самые лучшие учителя. Итак, я стала студенткой, но не испытывала никакой радости. Какая разница, кто ты, если вокруг столько дерьма? Я регулярно встречалась с Игорем и узнала от него, что Катя поступила в медицинский институт, и эта новость не вызвала у меня никаких эмоций. Катя будет врачом, а я нет, ну, и что?

Моя мать, видимо, решила прогреться на южном солнышке весь свой сорокавосьмидневный отпуск. Я чувствовала себя свободной, как птица, и в это время объявился мой папаша, которого я успела забыть. Причем, объявился странно — по телефону. Он спросил, где мать, и, узнав, что его супруга в отпуске, договорился со мной о встрече. Я сразу догадалась, что отец собирается от нас слинять, и одобрила его решение. Он приехал ко мне с огромными сумками, в которых оказались грандиозные подарки для меня: цветной телевизор, магнитофон, белье и косметика. Класс! На этом родительская щедрость не исчерпалась. Он вручил мне сберкнижку и сказал, что это все его сбережения, которые он переписал на меня. Я посмотрела на сумму и обрадовалась. Вместе со стипендией  вполне хватит прожить безбедно все пять лет учебы в институте. Я  искренне поблагодарила отца, и мы  могли бы расстаться друзьями, но ему взбрело в голову излить мне свою душу. В своей африканской дыре он подцепил очередную претендентку на ученую степень, но не простую, а со связями, и она перевозит папашу в Москву. Меня это нисколько не интересовало, но он занудливо говорил о том, что я уже взрослая и должна понимать, что такое чувство, которому нельзя противиться, и что он все равно останется моим отцом. Я молчала, а он сдуру поинтересовался моим мнением по этой проблеме. Я посмотрела на потолок, потом на книжные полки, потом на противоположную стену, где висела большая картина, потом на папу и спросила:

—Пап, неужели у тебя все еще стоит?

Я думала, что с ним случился инфаркт, но он оклемался и начал сипеть об уважении к родителям, и я его послала на три буквы. Ни до, ни после я не произнесла ни одного нецензурного слова! Он выскочил из квартиры, чтобы   исчезнуть  из моей жизни.

Приехала мать и спокойно приняла известие о том, что ее дочь студентка. Никаких праздников, приемов и подарков, и меня это нисколько не огорчило. Я и так жила хорошо. На картошку я собралась самостоятельно и, как позже выяснилось, сделала все правильно. Мои однокашники меня раздражали. Почему-то они считали, что настоящие студенты постоянно шутят, громко орут и оглушительно смеются. Неужели придется учиться пять лет в такой истеричной обстановке? Я понаблюдала за более взрослыми студентами и утешилась. Они вели себя значительно спокойнее. Для общения со сверстниками я выбрала сдержанный стиль поведения: не конфликтовала, но  на амбразуры не ложилась — и вскоре почувствовала, что меня уважают. Между собой и девчонками я сохраняла некоторую дистанцию, и  ко мне перестали приставать со всяческими девчоночьими излияниями. Я чувствовала себя прекрасно, тем более, что сопляки-первокурсники предпочитали уважать меня издали.  На «абитуре» образовалось много парочек, и меня почему-то тошнило от одного их вида.

Борозду я проходила молча и быстро, поэтому мне иногда перепадало посидеть на  краю поля, поджидая ребят, увлеченных больше болтовней, чем работой. Однажды я так сидела, и рядом остановился грузовик, из которого высыпали грузчики-старшекурсники. Они быстренько побросали в кузов ближайшие мешки с картошкой, и один из них подошел ко мне. Я уже собралась  сказать ему что-нибудь такое, чтобы он расхотел со мной разговаривать, но он улыбнулся и спросил:

—Девушка, хочешь молочка?

Я не смогла ответить хамством на неотразимую голливудскую улыбку и ответила:

—Хочу.

Он притащил трехлитровую банку с молоком и кружку. Свежее, прохладное молоко произвело на меня такое благоприятное впечатление, что я вместе с «большим спасибом» ему улыбнулась. Ребята по очереди выпили молока из этой же кружки и укатили. Этого парня я потом несколько раз видела и узнавала по улыбке. Я его прозвала Чеширским Котом.

В институте меня поджидали интересные новости. Во-первых, мой ненаглядный Кирюша уволился и убыл в Москву. Девчонки из группы положили на него глаз еще при сдаче документов, и кто-то из них пронюхал, что  этого — не буду произносить некультурные слова — в Москве поджидала невеста. Он защитился с помощью моей темпераментной мамаши и теперь двигался дальше по жизни. Во-вторых, моя мать стала профессором, и ее выбрали деканом экономического факультета. По этому случаю институтская многотиражка опубликовала посвященный ей материал на целую полосу. Я даже не подозревала, что мою родительницу можно при жизни заносить в святки. Угадайте, что явилось главным подвигом в жизни этой подвижницы? Ее дочь поступила в институт самостоятельно, без всякой протекции! Из этого делался вывод, что нашей великой стране нужны именно такие незаурядные воспитатели, чтобы формировать достойную смену строителям коммунизма. Из-за этой проклятой статьи в группе узнали, что я дочь декана. Хорошо еще, что я сама заранее организовала вокруг себя вакуум!

Учеба занимала львиную долю моего времени. Конечно, плохой учебой и дурным поведением я могла бы очень даже насолить своей мамаше, но мне хватило ума понять, что моя жизнь принадлежит мне и дальше гробить ее уже некуда. Комсомольские собрания я посещала, потому что заставляли, но во время трепа активистов занималась делами, чаще всего решала задачи по математике и физике. Я не жалела, что не поступила в медицинский институт, учиться мне и здесь нравилось. Я встречалась с Игорем, но всегда с одной целью, — снять сексуальное напряжение. В театр и на концерты я ходила одна. Мои однокурсники позаписывались в стройотряды, подрабатывали, бегали на вечера, участвовали в художественной самодеятельности, занимались спортом, но эта бурная жизнь проходила мимо меня.  Парни ко мне не приставали, уж с очень неприступным видом я ходила по институтским коридорам. Иногда находился отчаянный, но я ему так хамила, что бедный недотепа сразу бледнел. Я ни в ком не нуждалась. В общем, меня моя жизнь устраивала, но иногда перед сном меня охватывала тоска по нормальным, человеческим отношениям. Я научилась справляться с этим безобразием, просто говорила себе, что не бывает нормальных отношений, потому что все врут, а причина моей тоски, — это инстинкт продолжения рода. Я думала, что нельзя поддаваться этому инстинкту, ведь твой ребенок когда-нибудь тебя возненавидит, или ты его…

В Новый год мать куда-то удалилась, и ко мне пришел Игорь. Я не люблю алкоголь, но в этот раз  пила шампанское наравне со своим дружком. Ох, и ночку мы устроили! Когда у нас иссякли последние силы, он вдруг сказал, что полюбил девушку и собирается на ней жениться. Я спросила:

—А я здесь при чем?

Он растерялся. Я подумала: «Вот они, нормальные отношения! Он кого-то любит, а бежит ко мне, потому что со мной проблем меньше, но удовольствия больше». Какая-то дура светится от счастья, платьице себе шьет, а ее ненаглядный только и думает, как бы к подружке сбежать! Чтобы я связала свою жизнь с каким-нибудь идиотом! Пусть уж лучше ко мне бегают, чем от меня!

Первую свою сессию я сдала на одни пятерки и заслужила повышенную стипендию. Мать никак не прокомментировала эту вроде бы радостную новость. Когда она бывала дома, мы с ней не разговаривали, но чаще всего она отсутствовала, даже по ночам. Все наше общение состояло в том, что она регулярно оставляла мне на кухонном столе энную сумму денег. Каково же было мое удивление, когда она, по своей привычке, без стука зашла в мою комнату. Сухо, не глядя на меня, она сообщила, что выходит замуж, и коль скоро я, к сожалению, ее дочь, она вынуждена познакомить меня со своим будущим мужем. Она убедительно просит меня завтра вечером никуда не уходить и выглядеть, по возможности, прилично. Она вышла, а меня затрясло. Что я ей сделала? Неужели даже такую радостную новость нельзя сказать по-человечески? И я решила, что обязательно сделаю так, что моей матери будет больно,  как мне сейчас.

Я постаралась назавтра выглядеть прилично. У меня длинные ухоженные волосы, и я их распустила, надела маленькое, очень открытое платье, туфли на высоченных каблуках, и в таком виде предстала перед своим будущим отчимом. Бедный дядька от растерянности не сразу нашел, что сказать. Он мне понравился. Несмотря на возраст за пятьдесят, он сохранил фигуру и  волосы. Костюмчик на нем был, по-моему, итальянский, аромат от него исходил, я бы сказала, сексуальный, и я подумала: «Что ж, мамочка, вот ты и попалась!» Я сразу назвала маменькиного жениха Папочкой. Я сохраняла неприступное выражение лица до тех пор, пока оживленная мать не убежала за чем-то на кухню. Тогда я посмотрела Папочке прямо в глаза и расслабила губы. По выражению его лица я поняла, что он уже готов. В таком возрасте и такая реакция! За ужином выяснилось, что он какой-то шишка из обкома партии, недавний вдовец с двумя детьми, живущими в других городах. Подарок судьбы, а не мужик! Чтобы моя матушка такое упустила!

Свадьба была скромная, человек на семьдесят, не больше. Я вырядилась в темную юбку и белую блузку, сделала гладкую прическу и села в самый дальний угол. Первый свой тост Папочка поднял не за жену, а за свою обретенную дочь и обещал ее от всего сердца любить. Я встала, смущенно подняла на него глазки и тихо произнесла: «Спасибо!» Гости умилились.

Сразу после свадьбы Папочка затеял в своей квартире ремонт и поселился у нас. Мать хотела разменять наши хоромы и выделить мне однокомнатную квартиру.  Папочка категорически заявил, что они будут жить в его квартире, а дочке тоже нужно приличное жилье, у нее вся жизнь впереди. Мать уехала в командировку, и мы с Папочкой покувыркались, но на моей постели. В их кровать я ложиться не хотела. Папочка очень ничего оказался, не Игорь, конечно, выносливость уже не та, но, повторяю, ничего.  Я думала, что на этом наши приключения закончились, матери я насолила и будет, но этот старый дурак по уши в меня влюбился. Когда он стоял передо мной на коленях и целовал мои ноги, я поняла, что не смогу его бросить. Я его жалела. В одной, не самой глупой, сказке я прочитала, что мы в ответе за тех, кого приручили. Я не хотела приручать Папочку, но так вышло, и в ближайшие четыре года только смерть сможет нас разлучить. Приехала мать, увидела, как Папочка при моем появлении меняется в лице, и, я думаю, обо всем догадалась. Мне только это и было нужно, потому что больше, чем она меня ненавидела, ненавидеть уже нельзя. Я все думала, что предпримет мать: разойдется с Папочкой, выгонит меня из дома или придушит кого-нибудь из нас  подушкой. Она смирилась, и меня это убило. Злоба на мать улетучилась. Я поняла, что  по собственной инициативе угодила в такую яму, из которой  едва ли смогу когда-нибудь выбраться. Я старалась поменьше бывать дома, занималась в читальном зале, по вечерам ходила в кино,  какой-нибудь театр или  филармонию. Вскоре закончился ремонт, и Папочка с матерью от меня съехали. Я облегченно вздохнула. В девятнадцать лет я уже дорожила своим одиночеством. Заботу обо мне мать переложила на плечи Папочки. Он следил, чтобы я не голодала, платил за квартиру, покупал мне шмотки и так далее. На день рождения он подарил мне новенького «жигуленка». Я сдала на права, но ездила мало, потому что сильно приставали мужики. Мать часто уезжала в командировки и, уезжая,  знала, что в ее отсутствие мы с Папочкой обязательно переспим.

Я использовала любую возможность, чтобы уезжать из родного города: на практику, на отдых — и ждала окончания института. Наконец, я  получила диплом, да не синий, а красный. Наш преподаватель  по экономике предлагал мне работу на кафедре. Мол, поработаете, определите свои научные интересы, защититесь. Я смотрела на еще не старого, но уже обрюзглого мужика и думала: «Чтобы определить научные интересы, я должна буду растопырить перед тобой ножки, потом я буду делать это регулярно, чтобы ты мою диссертацию не угробил». При распределении я выбрала из списка наиболее удаленный от моего дома город, вернее, городок, все жители которого работали на большом машиностроительном заводе.

На Папочку жалко было смотреть. Он уговаривал меня остаться, а я его убеждала, что мне надо устраивать свою жизнь, а как я при нем смогу с кем-нибудь встречаться? Он согласился и только попросил, чтобы я позволила ему быть моим отцом. Я с огромным облегчением позволила и от души его поблагодарила. Перед отъездом я побывала на могиле бабушки, привела ее в порядок и долго сидела на скамейке. Я вспоминала, как бабушка умирала. За месяц до кончины ее выписали из больницы, и все, в том числе она, знали, — умирать. Слава Богу, я из-за каникул не училась и  смогла за ней ухаживать. Я давала ей лекарства, кормила, следила, чтобы не было пролежней, подкладывала судно. Участковый врач меня похвалил и показал, как надо ставить уколы. И у меня сразу получилось! Бабушка все говорила: «Нельзя мне умирать…» И вдруг ей стало лучше, она даже покушать попросила. Мы обрадовались, и она мне сказала:

—Мне еще два года прожить надо, чтобы ты успела подрасти. Уж больно ты впечатлительная, сломают они тебя…

Она оставила меня на следующий день.

 

Я сползла задом на асфальтовый перрон, и сосед по купе донес два моих чемодана до небольшого вокзальчика. Он вернулся к вагону, запрыгнул  и помахал мне издали рукой. Поезд ушел, а я по очереди втащила внутрь чемоданы и сумку, в которую  сложила все самое необходимое на первый случай. Я нашла свободную ячейку, запихнула, помогая себе животом, туда чемоданы и вышла на привокзальную площадь.

На завод я добралась через час на  страшно перегруженном,  запыленном, маленьком автобусе. Рабочий день только начинался. Огромная толпа трудящихся делилась на узкие ручейки, которые, как макаронины,  заглатывались проходными. Строгая начальница отдела кадров долго со мной не возилась. Сказала, что я буду работать в отделе труда и заработной платы, велела заполнить анкету и заявление, дала направление в общежитие и три дня на устройство.

Меньше всего я хотела жить в общежитии! Комендантша Римма Федоровна, ярко накрашенная, толстая дама с высоко взбитыми, красными от хны волосами долго соображала, в какую комнату меня поместить, а я достала из сумки флакончик «Шанели N5» и поставила рядом с ее рукой. Она растерялась. Ее лицо стало беспомощным, и она тихо спросила:

—Это мне? Неужели они взаправдашние, французские?

Я ее уверила, что эти духи мой отчим привез прямо из Парижа. Она смотрела на меня, как на пришельца, потом что-то долго обдумывала и решительно произнесла:

—Пойдем со мной. Если не прохлопаешь ушами, сможешь двухкомнатную квартиру получить.

По дороге она рассказала, что ее старуха-соседка просила подыскать ей аккуратную жиличку. Три месяца назад ее сын и сноха, работники завода, перевезли бабку из деревни и вскоре вместе с сыном-школьником отправились  самолетом отдыхать на юг. Самолет разбился, не долетев до Минвод, и все пассажиры погибли. После этого бабка заболела. Вот и попросила Римму Федоровну подыскать девушку, потому что ей одной стало трудно.

—Ты полы-то умеешь мыть? — покосилась на меня комендантша.

—Я все умею делать.

Римма Федоровна довольно скептически на меня посмотрела, но сказала:

—Смотри, если лениться не будешь, бабка-то на ладан дышит…

Бабка действительно дышала на ладан. Римма Федоровна открыла дверь ключом, и нас встретила такая тишина, что мне стало очень не по себе. Старуха лежала в постели, набросив на себя кучу одеял. Она мерзла, несмотря на теплый август. Она открыла глаза, равнодушно на нас посмотрела и снова их закрыла.

…Однажды к нам на дачу залез маленький, паршивый, страшно худой котенок. Он посмотрел на меня тоскливыми, разумными глазами и пронзительно запищал. От жалости мое сердце заболело невыносимо, и я убежала. Я  не могла дать ему молока, мы уезжали, и ничего съестного не осталось. Взять его к нам, — да мою мать кондрашка хватит! Я болела несколько дней, потому что знала, — он обречен на гибель.  Никогда  не забуду этого котенка…

Сейчас мое сердце болело так же невыносимо. «Какого черта? — подумала я — зачем я сюда пришла? Кто-то еще наверняка сдает квартиры!»

—Надо скорую помощь вызвать, — сказала я.

—«Скорая» не скоро приедет. Я сейчас, — сердито сказала Римма Федоровна и ушла.

Пока она куда-то ходила, я проверила в кухне все шкафы и холодильник. У бабки не было ни крошки еды. Я налила в стакан воды из-под крана, взяла чайную ложечку и, приподняв ее голову, влила немного ей в рот. Старуха с жадностью проглотила воду. Римма Федоровна привела женщину без белого халата, но с фонендоскопом и тонометром. Видимо, вытащила доктора из дома. Врач откинула одеяла, и оттуда пошел жуткий запах. Старуха уже не могла дойти до туалета. Мои предположения подтвердились, старуха гибла от голода. С выписанными рецептами и  моей  двадцатипятирублевкой рыжая комендантша побежала в аптеку и магазин, врач обещала прислать медсестру и ушла. Я принялась за бабку. Я ее обтерла, поменяла белье;  она щенячьим взглядом посмотрела на меня и снова закрыла глаза. Римма Федоровна принесла лекарства, судно, курицу и овощи. Пришла медсестра, поставила уколы, и я проводила ее к выходу. Мы договорились, что она будет приходить два раза в день, ставить бабке уколы, я ей заплачу, и все останется между нами.

Римма Федоровна боялась, что ее потеряют на работе, и обещала, как освободится, нас навестить. Я сварила жиденький супчик и дала несколько ложечек бабке. Она крепко заснула. Через час пришла моя приятельница-комендантша, вскоре проснулась старуха, и мы устроили ей допрос.

—Бабушка, ты пенсию получаешь?

—Тридцать пять рублей. Только ее всего один раз  принесли.

Римма Федоровна поклялась, что все старики во дворе пенсию получают в срок.

—Не иначе, Машка-почтальонша подумала, что старуха все равно помирает, и ее пенсию к рукам прибрала.

—А где здесь почта?

—Пойдем вместе.

Я подсунула судно старухе, потом дала ей еще несколько ложечек супа, и она сразу заснула. Римма Федоровна снова посмотрела на меня, как на пришельца, и мы отправились на почту.

Начальница на почте попыталась взять нас на испуг, но вдвоем мы ее быстро усмирили. Посмотрели ведомости за несколько месяцев  и без труда убедились, что бабкина подпись за июнь совсем не похожа на закорючки, поставленные против ее подписи в июле и августе. Начальница чуть ли не на коленях перед нами ползала, да мы и не хотели поднимать шум. Вызванная Машка клялась и божилась, что в получку все отдаст. Скотина!

Я вернулась к бабке и почувствовала слабость. Не сразу, но вспомнила, что со вчерашнего дня ничего не ела. Съела кусок вареной курицы, выпила немного бульона и растворимого кофе со сгущеным молоком. Для бабки развела сгущенку теплой водичкой и размочила в этой бурде затяжное печенье «Мария». Она ела уже без жадности и не стала после еды спать. Она долго смотрела на меня своим щенячьим взглядом, а потом утвердительно заявила:

—Тебя Господь прислал.

—Как ты догадалась? — спросила я.

Я постелила себе в комнате, предназначенной для жилички, то есть для меня. Я никак не могла заснуть. Бабкина трагедия меня потрясла. Я представила, как она получила известие о гибели своей семьи, как люди с завода привезли три цинковых гроба, как она осталась совсем одна, и у нее кончились деньги. Она слабела от голода, и никто не обратил на это внимания. А попросить еды или денег у соседей самолюбие не позволило. Ведь она недолго прожила в этом доме. Может,  правда, существует бабкин Господь,  поэтому я и оказалась в этом городишке? И прислал он меня сюда не столько ради бабушки, сколько ради меня самой. Надоело ему смотреть на мою никчемную, грязную жизнь. Сидела я в дерьме, и  вместо того, чтобы выбраться из него, я не только продолжала барахтаться, но и свою долю в общую кучу добавляла. Жила без забот благодаря тем людям, которых ненавидела и которым по мере сил гадила. Я села в кровати и застонала от жгучего стыда, но вдруг в бабкиной комнате раздался какой-то звук. Я бросилась туда. Бабулька слезла с кровати и стояла, покачиваясь и держась за железную спинку. Я ее подхватила:

—Куда ты?

—Да я в туалет.

—Пойдем, я тебя провожу.

—Не надо, стыдно мне.

—Мне стыднее будет, если ты голову расшибешь.

Я ее проводила, усадила на унитаз, смочила водой полотенце и отдала ей:

—Оботрись, я завтра все выстираю и тебя вымою.

Я ее уложила, и она спросила:

—Ты часом не врач?

—Нет, я экономист.

—Тебе во врачи надо было идти.

Назавтра, с утра пораньше я накормила и обиходила бабушку, позавтракала и побежала в магазин. Первая же встречная женщина со мной вежливо поздоровалась. Я удивилась, но вспомнила, что в маленьких населенных пунктах есть обычай со всеми, даже незнакомыми, здороваться, и спросила, где можно купить стиральный порошок. Женщина ответила, что магазины еще закрыты, но там все равно порошка нет, однако, она может дать мне пачку. Пока я ждала ее, со мной здоровались все, причем, многие с широкой улыбкой. Женщина вынесла не только пачку стирального порошка, но и кусок хозяйственного мыла. Я спросила, сколько я ей должна, и она отказалась от денег. Чудеса! Я вернулась, стерла пыль, вымыла пол, вытрясла все половики и паласы. Возле подъезда на скамейке сидела куча бабкиных сверстниц, и все они хором меня поприветствовали, как будто я какая-то знаменитость. Пришла медсестра и поставила бабке уколы. После уколов я побоялась сразу совать ее в ванну и проверила, в каком состоянии после стольких дней лежания находится ее голова. Слава Богу, насекомые не завелись, но расчесать жиденькие седые волосы возможным не представлялось, и я их обкорнала ножницами. Затем я набрала в ванну тепленькой воды и вылила два колпачка дефицитнейшей пены для ванн. Когда я запихнула бабушку в густую, ароматную, белоснежную пену, она вытаращила на меня глаза и спросила, как я это сделала. Я  ответила, что еще и не такое умею. Пока она играла с пеной, я поменяла ей постель. Она лежала в чистой фланелевой ночной рубашке, и на ее лице появилось выражение удовольствия, как у малыша, который достал из-под елки ожидаемый подарок. Я стирала, кормила бабку, мыла посуду и вечером валилась с ног от усталости. Я легла спать очень рано, заснула, как убитая, и проспала до утра без сновидений.

Меня разбудил звонок. Я надела халат, приплелась в прихожую и открыла дверь. На пороге стояла какая-то женщина. Она протянула авоську с картошкой, морковкой и огурцами. Я ничего не понимала. А она сказала:

—Берите, все свое, с огорода.

Я сказала «спасибо» и взяла авоську. Принесла ее в кухню и увидела, что бабушка приготовила завтрак: картошку, которую принесла рыжая Римма, и чай — из моих запасов. Я положила на пол авоську:

—Тебе овощи принесли.

—Это не мне, а тебе.

Чудеса! После завтрака бабушка снова легла.  Я оставила рядом  с ней на стуле воду в чашке,  немного еды и поехала на станцию за чемоданами. Я выволокла чемоданы на площадь перед вокзалом и остановилась в глубоком раздумье. Предстояло дотащить два огромных, тяжелых чемодана до остановки и забраться с ними в переполненный автобус. Других, похоже, здесь не водится, как не водится ничего, что напоминало бы такси. Я пришла к выводу, что моя задачка не имеет решения, и услышала за спиной мужской голос:

—У красивой девушки проблемы.

Я оглянулась и увидела двух молодых и не самых плохих представителей прослойки, к которой отныне я принадлежала и которая называется очень неизящно: «инженерно-технические работники», сокращенно ИТР. Не слишком породистые, это верно, но сильные и уверенные в себе, и не стоило сомневаться, — любую, даже самую привередливую, особь женского пола они при желании под себя уложат без проблем. За исключением уникального экземпляра, с ног до головы утыканного колючками, то есть  меня. Светловолосый парень объявил:

—Меня зовут Петром, а моего друга Александром, и мы можем вам помочь.

Темноволосый Александр ничего не говорил. У меня появилось странное ощущение, будто я его где-то видела, но я не собиралась ломать свои извилины, тем более, что заметила на его пальце обручальное кольцо.

—Спасибо, я очень рада, что вы можете мне помочь.

—Но для этого, — продолжил Петр, — вы должны назвать нам свое имя.

—Ирина. И как вы можете мне помочь?

—Легко. У нас есть лимузин, и мы домчим вас до города за пять минут.

От слов они перешли к делу. Александр куда-то удалился и вскоре подъехал к нам на задрипанном «запорожце». Они быстро прикрутили веревками к багажнику на крыше мои чемоданы. И где я этого Александра видела?

Я поинтересовалась:

—А мои вещи ваш лимузин не раздавят?

—Мы люди не обидчивые, — ответил Петр, залезая на заднее сидение, — на оскорбления не отвечаем.

Я села рядом с Александром, и мы затряслись по направлению к городу. Находясь в  тесном пространстве рядом с этими двумя бычками, я чувствовала себя немного странно. Казалось, у них не гормональные системы, а радиоактивные источники, — светили очень даже жестко. Но мои ощущения неприятными не были, и я, обмениваясь репликами с Петром, пребывала в прекрасном настроении.  Александр молчал. Может, он немой?

Они затащили чемоданы в мою комнату и уже собирались со мной попрощаться, но я предложила им выпить кофе, на что они сразу согласились. Я проведала бабушку, —она  спала, и мы прошли в кухню. Мы пили растворимый кофе с печеньем «Мария», и я им рассказала, как  приехала, как меня сюда привели, и как мы с Риммой Федоровной  вытащили бабку почти с того света. Я убедилась, что  Александр владеет даром слова.

—Ира, — тихо произнес он, —  ты изменилась.

—Ты меня знаешь? — удивилась я.

Он засмеялся:

—Мы с тобой в одном институте учились, только я его два года назад окончил.

И я его узнала!

—Чеширский Кот! — радостно воскликнула я.

—Кто? — тупо спросил он.

—Ты, кто еще?

—Почему?

—Ну, это из Алисы…

—Почему   я Чеширский Кот?

—Ну, ты уходишь, а твоя улыбка остается!

—Кто сказал?

—Как кто? Я!  Ведь я  не знала, как тебя зовут. Увижу тебя и мысленно говорю: «Привет, Чеширский Кот!» Ты обиделся?

Он не ответил и смотрел на меня изумленными глазами, как будто перед ним не молодая, довольно привлекательная девушка, а  жуткое привидение. Наш занимательный разговор прервал скрипучий старушечий голос. Бабушка меня звала, и я вдруг обрадовалась, словно та, настоящая моя бабушка не умерла, и сейчас я должна что-то для нее сделать. А я удивлялась, как это я,  дочь респектабельных родителей, сразу стала называть незнакомую старуху на «ты»! Я заглянула в ее комнату. Она спросила:

—Ира, кто пришел?

—Два товарища с завода помогли мне вещи с вокзала привезти. Я сейчас их провожу и тебе все расскажу.

Пока я разговаривала с бабушкой, Саша что-то написал в своей  записной книжке, вырвал листок и протянул его мне:

—Если будет нужна помощь, обязательно звони, слышишь? Еще увидимся!

Они вышли, и я увидела у дверей авоську с овощами. Я спросила:

—Это у вас обычай такой?

Петя засмеялся и сказал, что это не обычай, это я так сильно всем здесь понравилась.

Я посмотрела Сашину записку: «Сергеев Петр Иванович, Осипов Александр Николаевич», — и около каждого имени трехзначные заводские телефонные номера.

Бабушка отказалась обедать в постели и настояла, что сама вымоет посуду, правда, после этого снова легла.

Утром она приготовила завтрак и выглядела достаточно бодрой. Я пришла на завод к открытию бюро пропусков и попала в свой отдел за полчаса до начала рабочего дня, но моя непосредственная начальница Маргарита Николаевна уже находилась на рабочем месте. Толстая, суровая дама, она задавала мне вопросы, и я поняла, что она как следует изучила мою анкету. Вскоре пришли все мои будущие коллеги — десять разнокалиберных дам — и рабочий день начался. Первый из вереницы похожих, как две капли воды, дней. Маргарита Николаевна, настоящий трудоголик, держала свое бюро в ежовых рукавицах, но первая же ее попытка повысить голос на меня наткнулась на спокойное сопротивление, и впредь между нами конфликты не возникали. Я старалась не давать для них повода, а начальница поняла, что методы, которые она применяет к своим болтливым подчиненным, по отношению ко мне излишни.

По заводскому телефонному справочнику я узнала, что Саша работает начальником отделения в конструкторском бюро, а Петя — мастером в сборочном цехе. Хорошие ребятки, решила я.

Моя бабушка совсем окрепла, и мы зажили с ней душа в душу. С помощью Риммы Федоровны и за небольшую мзду меня к ней прописали. Я платила за квартиру и покупала нам еду; готовкой занималась бабушка, а прибирались и стирали мы обе. Я позвонила домой, и со мной, конечно же, разговаривал Папочка. Я его убедила, что жизнью довольна, дала свой адрес, и с тех пор регулярно получала переводы, посылки со всяким дефицитом и телеграммы с приглашением на телефонные разговоры.

После похорон  близких бабушка ни разу не была на их могилах. Встал вопрос, как ей  добраться до кладбища, и она вдруг спросила:

—Может, ты и машину водить умеешь? — и нисколько не удивилась, когда я ответила утвердительно. Она сказала, что у нее есть машина, от сына осталась. Она отвела меня к гаражу и дала ключи. Совсем новенький «москвич», и бензин в баки залит. Но без проверки машины я везти бабушку боялась, сама  только и умела, что рулить, значит, мне нужен специалист. Кто-то мне велел обращаться за помощью, и я позвонила Петру. Он ответил, что на машину  еще не успел заработать, а Сашка мне обязательно поможет. Я не решалась позвонить Саше, все-таки семейный человек, но он позвонил мне сам. Выговорил, что я обращаюсь к нему через Петьку, и обещал явиться в субботу. Я сказала, чтобы он пришел с женой. Он помолчал и ответил: «Хорошо». Я снова позвонила Петру, пригласила в гости, и мне совсем не пришлось его уговаривать.

Бабушка, узнав, что у нас будут гости, встала в субботу ни свет, ни заря и завела тесто. Пришли супруги Осиповы, и Саша познакомил меня со своей женой Анютой, учительницей начальных классов. Маленькая блондинка, она смотрела на меня снизу вверх огромными, густо-синими глазами, не замутненными низкими чувствами и, боюсь, глубокими мыслями. Женщина с таким именем и такими глазами  вполне заслуживала прозвища «Фиалка», именно  так ее называли все друзья. Саша с улыбкой смотрел на меня, и я догадалась, что он понял мои мысли, и решила впредь держать с ним ухо востро. Фиалка отказалась идти с нами в гараж и осталась помогать бабушке.

Саша ковырялся в машине, я внимательно следила за его действиями и время от времени задавала  вопросы по существу. Отвечая, он поглядывал на меня и в какой-то момент, когда я сильно вытянула шею, чтобы лучше видеть, мазнул по кончику моего носа грязным пальцем.

—Сашка, негодяй, — закричала я, — разве можно по лицу такой дрянью!

Я бросилась к зеркалу бокового обзора и принялась оттирать  нос платком. Саша смотрел на меня и улыбался. Я еще сильнее рассердилась:

—Ты думаешь, тебе все можно, раз у тебя голливудская улыбка?

—Какая улыбка? — обалдел он.

—Никакая! — отрезала я, — я с тобой не разговариваю!

Я сидела на табуреточке, с ним, действительно, не разговаривала, только смотрела, как он работает. Постепенно мной овладело состояние, для меня совершенно новое, — покой. Все годы после смерти моей бабушки я постоянно находилась в ожидании обиды, оскорбления, подвоха, и сейчас я освободилась. В моем мозгу четко сформулировалась мысль: пока я рядом с этим мужчиной, мне не надо бояться, со мной не случится ничего плохого. Я представила, как Фиалка провожает его на работу, вместе с ним завтракает, дает ему свежую рубашку, встречает его, кормит обедом, они вместе ходят в гости или в кино и вечером  засыпают рядом. Я ничего подобного для себя  никогда не ждала, поэтому не завидовала, просто отстраненно подумала, что Фиалка нашла свое счастье.

Он велел мне сесть на место водителя. До сих пор я не часто садилась за руль, водила не «москвич», а «жигули», и по асфальту, а не по таким раздолбанным дорогам, поэтому он заявил, что не отпустит меня завтра одну, да еще с бабкой. Мы вернулись домой и  по очереди умылись. Я подала ему чистое полотенце. Бабушка, Фиалка, Петька и пироги нас уже заждались. Если вы никогда не ели горячие пироги с картошкой и луком и не запивали их холодным молоком, вы не знаете, что такое настоящее наслаждение! Семейный Саша ел пироги с удовольствием, но в умеренном количестве, зато живущий в общежитии холостяк Петька уплетал за обе щеки, не забывая при этом  на все лады нахваливать кулинарные способности бабушки, чем навеки завоевал ее сердце. Вечером я поняла, что у нее возникла идея «фикс»— поженить нас с Петькой:

—Жить вам есть где, зарабатываете оба хорошо, парень красивый, веселый, приличный, чем не муж?

Я обещала подумать. Утром я сложила в сумку бутылку водки, термос с кофе, несколько бутылок минеральной воды, остатки вчерашних пирогов, бутерброды с копченой колбасой и красной рыбой из Папочкиных посылок; бабушка дала мне старое, но чистое покрывало; еще вчера я сложила в багажник машины лопату и грабли, — к поездке на кладбище мы приготовились. Пришел Саша в сопровождении Петьки, и мы отправились в путь. Я сидела за рулем, но Саша не спускал с меня глаз, и я вскоре освоилась. Мы привели в порядок могилки, ограды, посеяли траву, и бабушка положила на каждый холмик по горсти конфет. Петька разлил водку по стаканам: себе и Саше побольше, бабушке поменьше, а мне на самое дно, — и мы помянули бабушкиных любимых людей. Она сказала: «Идите, ребятки, покушайте пока», — и села на скамейку. Мы вышли  из кладбища, я расстелила покрывало и разложила угощение. Мы сидели на холме, заросшем пожелтевшей травой, а внизу пускала золотые блики березовая роща. Синее небо с редкими белоснежными облаками, тишина  и паутинки, пролетающие рядом с лицом, — раньше я  представить не могла, как прекрасна русская осень!  Я помнила наизусть пушкинские строки, но только сейчас поняла их по-настоящему. Я сидела между первыми в моей жизни друзьями, мы негромко разговаривали, и меня не покидало ощущение покоя и уверенности в себе.

Я не скучала на работе. Маргарита загрузила меня делами, требующими знаний, более обширных, чем четыре действия арифметики, и мне, слава Богу, не хватало времени, чтобы участвовать в трепе, за который принимались мои коллеги каждый раз, как только Маргарита исчезала за дверью. Я жила в городе, слишком маленьком, чтобы можно было что-нибудь утаить, и все знали и о бабушке, и о моих дружеских отношениях с Сергеевым и Осиповым. Последнее обстоятельство особенно волновало сплошь замужних дам, и я поняла и нисколько не удивилась, что мои друзья популярны среди женской части трудящихся. Дамы категорически не верили в возможность дружеских отношений с такими завидными парнями и открыто подозревали меня в самых низменных побуждениях. Я сама удивлялась, до какой степени не волновали меня их инсинуации. Похоже, я выздоровела.

Я узнала, что можно радоваться жизни, особенно, когда специально для тебя стоит великолепная погода, и осенний воздух настолько свеж, что дышишь им и не можешь надышаться! Я не страдала от отсутствия театров и филармонии,  в студенческие годы я их напосещалась до отрыжки. Бабушка старалась баловать меня чем-нибудь вкусненьким, и я стала всерьез опасаться за свою фигуру, поэтому ежедневно перед работой  бегала, благо, недалеко от нашего дома  еще не вырубили неплохой лесок. Я не жалела, что приехала сюда!

Однажды я вышла за проходную и увидела мрачного Петра.

—Привет, — сказала я, — кого ждешь?

—Тебя.

—Здорово, а зачем?

—Пойдем сегодня вечером в ресторан?

—Да что там делать?

—Посидим.

—Пойдем лучше к нам, бабушка обед приготовила, еще лучше посидим.

—Ладно, пойдем тогда к Сашке.

—А к нему зачем?

—У них с Фиалкой  годовщина свадьбы.

—Так ведь он меня не приглашал?

—Как не приглашал, его на ковер к начальству вызывали, и он не успел тебе сказать. Он велел, чтобы я тебя привел.

—А ты, коварный, меня в ресторан позвал!

—Ну, я подумал, если ты согласишься, мы потом с тобой тоже годовщину отметим.

—Петенька, я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы такую козу тебе устроить!

—Дура ты, — все так же мрачно произнес Петька, а я обрадовалась.

—Правда? А то про женщин говорят, что бабы дуры, а про меня все время, что я умная. Даже обидно!

—Не бери в голову, это они тебе врали.

—Петька, я тебя обожаю!

—Вот и выходи, раз обожаешь!

—А где ты видел жену, которая обожает своего мужа?

Наконец-то Петька рассмеялся.

—Что верно, то верно! Идем к Сашке?

—Нет, сначала ко мне. Мне переодеться надо.

—Выдумала тоже! Ты и так, как в театр, одетая.

—Ничего ты не понимаешь!

Бабушка напекла к моему приходу блинов. Мы собирались в гости, где нас ждало угощение, но я не выдержала, один блин со сметаной сжевала, а что касается Петьки, то он уничтожил все блины, —  за себя и за меня, — и, отдуваясь, сказал:

—Каждый бы день к тебе, бабушка, приходил бы!

—Вот и приходи!

—Я бы у тебя навеки  поселился, да твоя жиличка за меня замуж не хочет!

—А ты, голова садовая, чо думал? Позовешь, она и лапки кверху? Нет, таких девушек обхаживать надо, ублажать да уговаривать!

—Я ее сегодня в ресторан позвал, а она не пошла!

—Нашел, куда звать! Туда одни шелушовки бегают!

Дискуссию они закончить не успели, потому что в кухню пришла я, уже готовая к выходу. Увидев меня при параде, Петька опять помрачнел:

—Всю мою жизнь ты, Ирка, сломала!

Я переложила в сумку половину последней Папочкиной посылки и взяла  баночку красной икры, которая существовала в единственном экземпляре.

—Бабушка, как ты думаешь, мы можем подарить икру?

—Мне-то чо, я все равно эти рыбьи яйца не ем!

Я повесила на Петькино плечо сумку с подарками, и мы отправились в гости. Бабушка вышла посидеть на скамеечке, как всегда, занятой старухами, и сказала громко, чтобы все слышали:

—Ира, долго не гуляй!

Я ответила: «Хорошо, бабушка», — а Петька поклялся доставить меня домой вовремя и в полной сохранности. В середине скамейки волшебным образом появилось пустое место, на которое важно опустилась бабушка. Старухи сразу вокруг нее сгрудились.

Саша жил в настоящей бревенчатой избе, доставшейся ему от бабушки, с настоящей русской печью, с огородом, —все, как полагается. Он показал мне  три небольшие комнаты с маленькими окошками. На огород я посмотрела с крылечка, потому что на своих высоченных, тонких каблуках  и шагу между грядок не смогла бы шагнуть. С некоторой опаской я покосилась на строение со щеколдой в углу огорода. Саша очень серьезно сказал:

—Не волнуйся, в случае чего, я тебя покараулю.

Я не стала развивать тему. Не будет же он караулить меня внутри, а снаружи что толку караулить!

В гости к Саше и Фиалке пришли все их бывшие одноклассники, которые жили в городе, с женами и мужьями. Только капитан со скрещенными пушечками оказался холостой, и в город приехал в отпуск к родителям. Выпив, он все ругался на Сашу, что тот в школе так и не подпустил его к Фиалке, и теперь капитан не может найти женщину, которая могла бы с ней сравниться. Меня посадили между двумя холостяками, Петькой и капитаном, и я слушала разговоры за столом. Я узнала, что Фиалка и Саша с первого класса сидели вместе, дружили  после школы, поэтому их брак для всех был предопределен. Я подумала, что они женились после пятнадцати лет общения, а за это время и ангел небесный может надоесть, но вслух, естественно, ничего не сказала. «Ты просто завидуешь Фиалке», — вдруг пришла мне в голову странная мысль.

После застолья из комнаты вытащили стол и устроили танцы. Я подошла к Фиалке и шепнула, что у меня для нее есть персональный подарок, но при всех я не могу его отдать. Заинтригованная Фиалка уединилась со мной в спальне, и я вручила ей комплект красивого, легкого и очень откровенного белья. Я ей сказала, что в таком белье она никогда не перестанет быть желанной для Саши, и с изумлением узнала, что Фиалка никогда не решится так обнажиться перед мужем. Ее воспитали в строгости и максимум, что она себе позволяет, это переодеваться в ночную рубашку, но так, чтобы муж не видел, как она переодевается. А я-то предвкушала ее радость при виде такой вещи, которая в наших магазинах и не появляется! Чувствуя себя очень неловко, я вышла к гостям и краем глаза увидела, как Саша зашел в спальню. Мне стало интересно, покажет  ему Фиалка мой подарок или постесняется? Саша вышел  и  непонятно на меня посмотрел. Я решила загладить свой опрометчивый поступок и подошла к нему, чтобы извиниться.

—Пойдем, потанцуем, — сказал он.

Он повел меня в танце. С моими каблучищами я была с ним почти вровень, но почувствовала себя совсем маленькой. Я закрыла глаза. Я лежу в колыбельке и ничего не боюсь, потому что рядом находится кто-то большой и сильный, кто не даст меня в обиду. И в то же время я вдыхала запах его кожи, ощущала сквозь одежду его тело и потихоньку теряла самообладание.

—Извини, — сказала я, — я не хотела развращать Фиалку.

Он усмехнулся:

—Чтобы развратить Фиалку, ты сама недостаточно развращенная.

—Много ты обо мне знаешь.

—Да, много.

—Ты что, физиогномист? — съязвила я.

—Точно, а еще хиромант.

Из спальни вышла Фиалка,  спокойно скользнула по мне и Саше глазами и остановилась рядом с капитаном.

Больше я с Сашей не танцевала, однако, меня приглашали другие мужчины, и снова меня повергла в изумление Фиалка. Я танцевала с капитаном и заметила, что она не сводит с нас напряженного взгляда. Правда, это я могла и вообразить. Из ревности, так сказать.

Вскоре я почувствовала, что хочу домой. Нет, если бы я осмелилась зайти в  сооружение со щеколдой, я бы еще побыла среди этих милых людей.  Я поискала глазами Петьку и увидела, что он в дым наклюкался и обнимается с таким же никаким бывшим Сашиным одноклассником. Придется добираться домой в одиночестве, решила я, но услышала голос Саши:

—Я тебя отвезу.

Без темных очков я отказываюсь с ним общаться! И вроде в мою сторону не смотрел!  В машине я у него поинтересовалась, как это он ухитряется узнавать, что у меня в голове.

—Твои мысли написаны у тебя на лице.

—Не может быть!

—В институте ты была совсем другая, а сейчас открылась.

—Это потому что я с бабушкой, с Петькой и тобой познакомилась, там такие люди не водятся.

—Везде люди одинаковые, только, я думаю, у тебя проблемы были, и ты из них не хотела или не могла выбраться, вот многого и не видела.

—Тебе бы в доктора, из тебя бы классный диагност получился.

Он улыбнулся своей проклятой улыбкой. Лучше бы я с ним никогда не встречалась!

Он остановился возле подъезда и засмеялся:

—Вылезай, трусиха! Нашла чего бояться!

Я показала ему язык, вылезла из машины и с достоинством дошла до подъезда. Закрыла за собой дверь и бегом побежала на четвертый этаж.

Лежа в постели, я подвергла тщательному анализу свое поведение. Меня влечет к Саше, и это все тот же инстинкт продолжения рода. Это чистая биология. С момента зарождения живых существ на Земле особи женского пола выбирали для оплодотворения самых сильных самцов, причем, сильных не только физически, но и умственно. Нет сомнения,  в Саше много мужской силы, и, кроме того, он обладает незаурядным умом. Я как особь женского пола и репродуктивного возраста инстинктивно тянусь к самцу, способному зачать здоровое потомство. Может, и способному, только не для меня.  У него есть жена, и я даже его любовницей не могу быть. Я была любовницей собственного отчима и не могла вспоминать об этом без душевной боли, но стать любовницей Саши казалось мне еще более страшным. Я могла быть его женой — и больше ничьей,— но эта дверь для меня закрыта. Он мой хороший друг, и я его должна беречь именно как друга. Аминь.

Следующие полгода вспоминаются как  сплошной праздник с небольшими перерывами на работу. Все началось с годовщины Октября. Маргарита объявила, что явка на демонстрацию обязательна. Плетью обуха не перешибешь, и я пришла в назначенное время к заводу. Собралось уже достаточно народу, и все трудящиеся судорожно веселились. Может быть, и от души, потому что у большинства масляно блестели глазки. Мои дамы-коллеги кричали, задирали проходящих мужчин, хором пели революционные песни, и я уже решила  потихоньку уйти домой, но подошел Петька и отпросил меня у Маргариты под предлогом, что ему без меня скучно. Вскоре появился Саша, я подцепила обоих под ручки, и мы очень весело прошли мимо маленькой трибуны, на которой что-то кричало городское начальство. Потом втроем пришли к нам, наелись бабушкиных пирогов, мужчины выпили с ней водочки,  и мы пошли в гости к Саше, чтобы  устроить у него на огороде пикник с шашлыками. Я познакомилась с новыми людьми, — с семейными парами инженеров и  врачей. Люди славные, и я подумала, совсем не обязательно жить в больших городах, чтобы общаться с подходящей публикой. Петька после двух рюмок водки отключился, Фиалка не совсем хорошо себя чувствовала, и мы рано разошлись по домам. Так как мои новые знакомые жили далеко, меня проводил Саша. Погода праздновала вместе с людьми, поэтому мы решили дойти до моего дома пешком. Мы шли, не торопясь, и разговаривали. Я уже знала, что на заводе его считают перспективным и талантливым  конструктором, и задавала вопросы о его работе. Я слушала его с удовольствием, потому что он говорил с увлечением, хорошим языком и с неплохим чувством юмора. Мы расстались до завтра. Назавтра  планировалась поездка на природу.

Бабушка разрешила взять машину, и в нее набилось столько народу, что я очень боялась встречи с гаишниками. Сашин «запорожец», также битком набитый людьми, еле полз, и я всерьез опасалась за его безопасность. Мои страхи оказались напрасными, мы благополучно добрались до реки, и вскоре выпившая и закусившая компания вовсю веселилась, а я решила побродить по окрестностям. Я дошла до берега и села на поваленное дерево. Синело небо и светило солнце, но деревья уже сбросили листву, а река и лес оцепенели перед грядущими морозами. Я тоже не хотела шевелиться. Сзади послышались знакомые шаги, и  Саша молча сел рядом. Я искоса на него посмотрела и удивилась, как он изменился со вчерашнего дня. Казалось, он получил известие, которое выбило его из колеи. Наконец он заговорил:

—Фиалка вчера сказала, что ждет ребенка. Три месяца уже.

Я бодро воскликнула:

—Поздравляю! Это же великолепно…

—Помолчи, — прервал он и стал смотреть на меня. Я тоже не могла отвести от него глаз. Вдруг он протянул руку, стащил косынку и расстегнул заколку. Волосы рассыпались, он их подержал, отпустил, встал и ушел. Я собрала волосы, надела косынку, немного посидела и вернулась к ребятам.

Я развезла своих пассажиров по домам, и жизнь вошла в привычную колею. Предстоял новогодний праздник, и я сосредоточилась на приготовлении подарков для бабушки, Петьки, Саши и Фиалки. Впервые в жизни я поняла, какой это сложный, интересный, а, главное, приятный процесс. Фиалка плохо переносила беременность, и, чтобы ее не перегружать, мы, к огромной радости бабушки, решили встретить Новый год у нас. Папочка прислал мне  посылку со всякой дефицитной вкуснятиной, бабушка настряпала пироги, мы выпили шампанское, подарили друг другу подарки и остались очень довольными праздником.

Неделя после Нового года тоже прошла в праздничной суете, потому что седьмого января Саше исполнялось двадцать шесть лет. Мы с друзьями по десять раз на дню перезванивались, обсуждали, что подарить, потом собирали деньги, потом ездили покупать общий подарок. Веселая суматоха отвлекала меня от посторонних мыслей, и я себя уверила, что привыкла  считать Сашу только другом  и никем более. Потом еще чьи-то дни рождения, потом двадцать третье февраля, потом второе марта, то есть мой день рождения, который мы отпраздновали очень весело, и, наконец, Восьмое марта. Так как в подготовке этого праздника участвовали  только мужчины, его решили отметить у Саши и Фиалки. Я пришла к ним позже всех, и Фиалка встретила меня радостным возгласом:

—Ой, Ира, во вчерашней  «Советской России» про твою маму и про тебя написано!

В одно мгновение меня швырнуло с небес на землю, и я  закрыла глаза от боли. Фиалка растерялась:

—Я думала, ты обрадуешься, это же так почетно…

Я заставила себя улыбнуться:

—Спасибо, Фиалка. Можно, я прочитаю?

Она оживленно сказала:

—Саша, газета у тебя в кабинете!

Он, похоже, не разделял радости своей супруги, но отвел меня в крошечную комнату с письменным столом, книжными полками и старым креслом, в которое я села, чтобы с удобствами насладиться враньем своей матери. Не желая  мешать этому волнующему процессу, Саша вышел из комнаты.

Итак, герой нашего времени Татьяна Ивановна Мешкова, талантливый ученый и архипорядочный человек. Ее принципиальность не знает границ. Свою единственную дочь она вдохновила для работы на заводе в периферийном городе. Талантливая девушка, закончившая вуз с красным дипломом, не побоялась трудностей с тем, чтобы вернуться в родную альма-матер подготовленным специалистом, потому что именно так формируются настоящие советские ученые. Корреспондент рвался взять у меня интервью, но Т.И.Мешкова убедила его отказаться от этой затеи, чтобы не мешать моей адаптации в трудовом коллективе, что лишний раз подтверждает ее скромность и принципиальность.

В «кабинет» вошел Саша, и я посмотрела на него с ненавистью. Что пристал, шел бы лобызаться со своей дурочкой! Он сказал:

—Я знаю твою мать.

Я скривила рот:

—Что, тоже с ней переспал?

—Нет, я с ней не спал, — как ни в чем не бывало, ответил он, и мне стало  стыдно.

—Извини…

—Не за что. У меня в дипломе единственная тройка. Ей спасибо.

—Понятно. Ты   решил, что твое мнение заслуживает уважения, верно?

—Верно, — подтвердил он и улыбнулся. Вот это он сделал зря, потому что я тут же разревелась.  Моя сумка  с платком осталась в «зало» — Фиалкино выражение! — и я хлюпала носом. Тушь текла с ресниц, но я нисколько  не стыдилась, больше того, я не хотела, чтобы Саша уходил. Я уже отвыкла оставаться в одиночестве! Он и не собирался уходить. Протянув мне свой платок и круглое зеркало, перед которым бреются мужчины, он достал папку, вынул из нее какую-то фотографию и подошел  ко мне. Я стерла со щек тушь, но слезы продолжали литься, и я как следует высморкалась. Ну и пусть смотрит, все равно он чужой муж! Он, как обычно, угадал мои мысли, и, негодяй, опять улыбнулся. Я еще сильнее зарыдала, он положил фото  на мои колени, достал из стола другой платок и сам вытер мне нос и щеки. Я, наконец,  посмотрела, что  же такое лежит у меня на коленях, и мои слезы моментально высохли. В нашем институте отличников  «вешали» на доску почета. Я там  «провисела» все годы учебы, но самая первая моя фотография исчезла в первый же день. Мать решила, что это козни ее завистников,  рвала и метала, однако, фотограф сделал еще один отпечаток, и завистники убедились в бессмысленности подобных диверсий. Я училась только на пятерки, и дубликат пропавшей фотографии, может быть, висит до сих пор. Теперь я знала, кто на самом деле являлся этим злостным диверсантом.

—Ты зачем это сделал? — зареванным голосом поинтересовалась я.

—Ты здесь такая красивая. Я все хотел с тобой познакомиться, еще после колхоза, но ты ходила с таким неприступным видом…  Я  на всякие вечера бегал и ни разу тебя не встретил. Я бы все равно что-нибудь придумал, но мне сказали, что ты профессорская дочка…

—И ты решил, что яблочко от яблоньки недалеко падает?

—Не болтай ерунду. Я сюда должен был вернуться, ведь я учился на заводскую стипендию, и подумал, дурак, что профессорская дочка ни за что на периферию не поедет. Ну, сама посуди, огород и твой маникюр… А просто так сбивать тебя с толку я не хотел, ты такая молоденькая была. Фиалка меня все эти годы ждала, вот я и…

Он не договорил. Я представила, как он подходит ко мне в институтском коридоре, и я ему говорю: «Привет, Чеширский Кот», — а он отвечает: «Привет, я Саша». Поздно. Я попросила:

—Саша, принеси мою сумку, пожалуйста.

Он принес сумку и спросил:

—Мне уйти?

—Ни за что. Мы с тобой хорошие друзья, а между друзьями секретов не бывает.

Я села за его стол, поставила перед собой его зеркало, и стала приводить себя в порядок. Он сидел в кресле и следил за моими  манипуляциями. Закончив труды, я к нему обернулась:

—Ну, как, ничего?

—Нос на редиску похож, а так ничего.

—Саша, но ведь быть друзьями тоже хорошо, правда? Мы с тобой будем всю жизнь дружить, это же здорово!

—Ладно, идем, гости заждались.

После праздника я убедилась, что в этом городе все, кроме меня, читают газеты. Одна из моих дам-коллег Наталья Ивановна, которую не любили за патологическую болтливость и неопрятность и за глаза называли Наташкой, встретила меня, как триумфатора:

—А ты, Ирина, оказывается, хитрожопенькая!

Поскольку я никак не отреагировала на овации, Наташка обиделась:

—Как же, как же, профессорские дочки с нами говорить не хотят!

Самое интересное, Маргарита ее не останавливала, но разговор без моей поддержки иссяк самостоятельно. Остальные дамы сохранили нейтралитет. После работы Маргарита попросила меня задержаться и спросила в лоб:

—Вы намерены заняться наукой?

—Нет.

—Но ваша мама…

—Это ошибка. Я могу идти?

В последних числах апреля  Фиалка родила сына Лешеньку. Мы с Петькой бегали к  роддому, и Фиалка показывала из окна крошечную запеленатую куклу. Через месяц после рождения Сашиного сына, мы их навестили и обнаружили много изменений. Саша лишился своей комнаты, там поселилась его теща вместе с Лешенькой. Полки с книгами перенесли в спальню, а письменный стол куда-то девали, потому что он нигде не умещался. Сашина теща оказалась приветливой женщиной, но ее понятия о хорошем и плохом родились в девятнадцатом веке. Она не открывала форточки, немилосердно кутала и пеленала малыша и не доверяла его отцу. Оправившись после родов, Фиалка  вышла на работу. Ее школа находилась рядом с домом, и она ухитрялась прибегать домой, чтобы покормить сына.

Встречи с Сашей прекратились. Мы с Петькой проводили вместе много времени: бегали в кино и на танцы в клуб,  он   часто приходил к нам, — подчеркивая, что приходит не ко мне, а к бабушке. Она сияла и готовила ему что-нибудь вкусненькое. Саша исчез. На заводе наши дорожки не пересекались, а развлекались мы без него. Как-то я встретила Фиалку, и она пожаловалась, что он проводит все время на работе и приходит домой только ночевать. Я подумала, что и в этом мало смысла, потому что в их доме тонкие стены, и все, что делается в спальне, теща прекрасно слышит.

Майские праздники прошли без меня, потому что я заболела  ангиной, и меня навещали многие, только не Саша. Как-то я набралась храбрости и позвонила ему, но он извинился, что занят и не может со мной говорить. Больше я ему не звонила.

В июне Петька и Саша ушли в отпуск. Они не успели вернуться, как закончились первые одиннадцать месяцев моей работы, и я смогла отправиться в родной город. Я уже знала, что Папочка достал для меня путевку в Болгарию. Он встретил меня на вокзале. Я ему очень понравилась, а он мне — нет. Расхваливая мой вид, он не упомянул красоту и молодость, он говорил об уверенности и достоинстве. Он поцеловал меня в щеку, как и полагается отцу. Он сильно постарел и похудел, и я спросила, как его здоровье. Он ответил, что все в порядке, просто в последнее время ему пришлось много работать. Я поинтересовалась, как дела у матери. Оказалось,  она отдыхает в Пицунде.

В Болгарии я занимала одноместный номер в отеле с видом на море, купалась, грелась на солнышке, отбивалась от приставаний мужчин разных возрастов, комплекции и национальности, активно участвовала в развлечениях, которые для нас устраивали, и бегала по лавочкам в поисках подарков для бабушки и для «всех». Кроме того, я старательно изучала последние модные тенденции, уж очень за последний год я запустила этот вопрос. Не удивительно, что двадцать дней пролетели незаметно, и я вернулась, нет, не домой. Мать все еще где-то отсутствовала. У меня оставалась пара дней перед возвращением домой, в маленький город, где я научилась уважать себя и жить настоящей жизнью. Это время я использовала, как надо. Позвонила старой знакомой  матери, директору центрального универмага, она провела меня в свой кабинет, где мне принесли на выбор тряпок и обуви, которых никогда не видят покупатели, приходящие в магазин через главный вход. Я могла возвращаться и радовалась этому обстоятельству. В эти два дня я  не видела Папочку  и попрощалась с ним по телефону. Он разговаривал грустным голосом, но я поняла, что эта грусть ко мне не имеет никакого отношения. Послав телеграмму бабушке, я уехала.

Поезд приближался к знакомому вокзальчику. Я собрала волосы в узел, накрыла их косынкой и надела темные очки. От пыли, по возможности, я защитилась. Проводница открыла дверь, и я увидела взмыленного Петьку. Он вытащил меня и мои чемоданы из вагона и вместо «здрасьте» начал ругаться, почему в телеграмме я не обозначила номер этого самого вагона. Я оправдывалась тем, что и не надеялась его здесь увидеть. Он сменил гнев на милость, нагрузился моими вещами, и  мы вышли на привокзальную площадь. У меня на мгновение остановилось сердце, потому что я увидела Сашу, стоящего рядом с новенькими «жигулями». Хорошо, что я вовремя надела очки! Мы с ним по-дружески, но довольно сдержанно, поздоровались, он меня поздравил с приездом, я его — с удачным приобретением, и меня галантно пропустили на заднее сидение. Петька сел рядом, и мы поехали.  Саша опять молчал, а Петька трепался и за себя, и за него.  Бабушка подготовилась к моему приезду основательно. Запах пирогов вызывал такое слюнотечение, что Петька бегом побежал мыть руки. Саша по-прежнему молчал,  я тоже  ничего ему не говорила. Я поцеловала бабушку в обе щеки и вручила ей подарок, две кофточки, потеплее и полегче. У меня нашлись сувениры и для Саши, и для Петьки, а также целая сумка детских вещей для Лешеньки. Саша меня поблагодарил, Петька чмокнул  в щечку, и мы сели есть пироги. Это был хороший день, — последний.

Я вышла на работу. Вскоре на завод сразу от нескольких потребителей пришли рекламации, и Сашу включили в комиссию, которая моталась по стране и выясняла причины. Дома он почти не бывал. В Петькин цех из института приехал молодой специалист, —  хорошенькая экономисточка, которая постепенно заменила меня  на танцах, в кино, на днях рождения и тому подобных мероприятиях. Говорили, что Петькина подруга очень ревнивая. Я все чаще по вечерам сидела дома, и бабушка заинтересовалась, куда подевался мой жених. Узнав, что у него другая невеста, она долго поражалась его коварству. Бабушка к этому времени обзавелась многочисленными подружками и бегала к ним пить чай. Они отдавали ответные визиты и угощались Папочкиным дефицитом. Папочка по-прежнему звонил регулярно и разговаривал со мной таким усталым голосом, что я начала серьезно за него волноваться. Он оправдывался загруженностью. Я попросила его выслать  журналы  «Иностранная литература» и «Новый мир» за два последних года. Он их постоянно выписывал и тщательно хранил. Конечно же, он мою просьбу выполнил, и после работы я читала или занималась «чисткой перышек». В это время ко мне зачастила Фиалка. Лешенькой занималась ее мать, к тому же он часто болел, Сашу она видела редко и говорила, что он стал «каким-то озабоченным, неразговорчивым» и что она «его робеет». Она нуждалась в собеседнике и решила, что я самая подходящая кандидатура. Вскоре я поняла, что Фиалка совсем не так счастлива, как я воображала.

Источником их проблем явились их достоинства. В школе Фиалка слыла самой красивой девочкой, а Саша самым умным, способным и добрым мальчиком. Десять лет они сидели за одной партой,  Саша часто провожал ее домой, и все смотрели на них, как на  пару. Фиалка никому не говорила, но Саша вызывал у нее почтение, граничащее со страхом. Она часто не понимала, о чем он говорит, не понимала, почему он поступает так, а не иначе. Гораздо легче она воспринимала другого своего поклонника, Федьку, но мать не разрешала  с ним дружить, потому что его считали хулиганом, бездельником и двоечником. Мать говорила, что Федька обязательно попадет в тюрьму, в то время, как  Саша далеко пойдет. Послушная Фиалка гуляла не с Федькой, а с Сашей. После школы Федьку забрали в армию, и мать не пустила Фиалку на проводины. Пьяный Федька ворвался в их дом и разругался с матерью. Суть его выступления заключалась в том, что он тоже станет человеком, и тогда посмотрим, кто кого. Саша, поздний ребенок, в армию не пошел как единственный сын престарелых родителей. Заводские начальники, знакомые с его поделками на выставках в Доме пионеров, давно положили на него глаз. Саша два года работал  в цехе и поступил в институт с направлением и со стипендией от завода. Родители не могли ему помогать, и он подрабатывал, в основном, разгрузкой вагонов. Летом он заготавливал дрова, косил траву и ремонтировал родительский дом. В свободное время он встречался с Фиалкой, гулял и ходил с ней в кино. Фиалка, воспитанная на запретах, вела себя строго, позволяла только один поцелуйчик на прощание, а Саша на большее не претендовал. Мать потихоньку готовила приданое и ждала, когда Саша окончит институт. Он получил диплом, но с предложением не торопился. В конце концов, Фиалка, уставшая от напора своей матери, сама спросила у Саши, когда они поженятся. Он долго молчал, опустив голову, посмотрел на нее, сказал, что завтра придет к ним для разговора с матерью, а у Фиалки защемило сердце. Саша перестроил старую бабушкину развалюху, и молодожены поселились в почти новом доме. Рядом с Сашей Фиалка чувствовала себя неуютно. Он относился к ней, как она к своим первоклашкам, — ласково, но снисходительно. Попытки расшевелить ее в постели Саша скоро бросил, и она понимала, что не интересна ему ни с какой стороны. О разводе она не смела думать, потому что мать строго-настрого приказала выбросить эту ерунду из головы. Она почувствовала, что беременна, и не успела никому, даже Саше, об этом сказать, как появился Федор, тот самый капитан, которого я у них видела. Он служил где-то за границей и сказал ей, что получил отпуск после лечения в госпитале. Она раньше слышала, что после армии он поступил в училище, но в эти годы они ни разу не встретились. Теперь ее мать не стала бы возражать против Федора, но поезд ушел. Фиалка сообщила ему о будущем  ребенке, и он  ответил, что все равно ее любит. Саша никогда не говорил ей о любви.

К октябрьским праздникам министерство наградило Сашу ценным подарком, цветным телевизором «Рубин», и Фиалка сияла от радости. Она звала меня полюбоваться обновкой, но я   сумела  под разными предлогами отвертеться от посещения их дома. Приближался Новый год, и я понимала, что мне придется встретить его в одиночестве. Вечером тридцать первого декабря бабушка нарядилась в легкую кофточку, которую я привезла из Болгарии, набрала колбасы, шпрот и конфет из нашего холодильника и убежала в свою старушечью компанию. Я долго лежала в ванне, высушилась большим полотенцем, намазала кремом все, что нужно было намазать, надела халат, почистила и накрасила ногти на ногах, подщипнула брови, и к этому времени подсохли волосы. Я их тщательно расчесала, сняла халат, надела хорошенькую ночную сорочку, сверху набросила пеньюар, и занялась маникюром. Я болтала пальцами, чтобы быстрее высох лак, и услышала звонок в дверь. Наверное, бабушка что-то забыла, в том числе, и ключи.  Осторожно, чтобы не повредить маникюр, я отодвинула язычок у замка и распахнула дверь. В черном дубленом полушубке, с сумкой через плечо, в ондатровой шапке по самые брови и с красными от мороза ушами передо мной стоял Саша. «Привет», — поздоровался он и прошел мимо меня. Я захлопнула дверь и спросила:

—Что случилось?

—А где бабушка?

—Встречает с  подружками Новый год.

В моей комнате он сбросил полушубок и достал из сумки шампанское и коробку конфет. Я сказала:

—Тебя ждут дома.

—Не ждут, я на дежурстве. — Он посмотрел на меня и добавил: — Я совсем немного соврал, у меня дежурство до десяти, а я сказал, что до утра. Да они все равно с телевизором, я им зачем?

Я молчала.

—Не гони меня, Ирка, ладно? У меня уже сил нет  от тебя прятаться. А тут еще узнал, что тебя в компанию не пригласили. Правда, я думал,  мы втроем с бабушкой Новый год встретим…

И я вспомнила, в каком виде перед ним стою.

—Мне надо привести себя в порядок.

—Вот уж нет! Может, это моя мечта, на тебя в таком виде посмотреть.

Он меня поцеловал. Я не знаю, что с нами произошло. Если вас много дней пытают жаждой, а потом ваши спасители принесут самую свежую воду, ее вкуса вы все равно не почувствуете. В  мгновение мы сбросили одежду и  слились в  одно существо, которое неслось и кружилось в бешеном вихре где-то высоко над Землей.

Сознание возвращалось ко мне постепенно. Сначала включилась одна извилина, и я вспомнила, что я Ирина Мешкова, и моя голова покоится на плече Саши, который перебирает пряди моих волос. Затем включилась вторая, и я посмотрела на часы. Будучи без сознания, мы благополучно перебрались в тысяча девятьсот семьдесят девятый год и уже полчаса в нем прожили. Затем в рабочее состояние очень быстро вернулся весь мозг. Слишком быстро, потому что я задумалась.

Мы уже не сможем жить так, как жили до сих пор. Перед Сашей встал выбор: Лешенька или я. Не важно, какое решение он примет, любое разобьет его сердце. Я вспомнила Лешеньку, маленького,  синеглазого, с  милой беззубой улыбкой. Он вырастет и возненавидит меня и своего отца. Нет, решение должна принять я. В этом случае Сашина жизнь еще сможет наладиться. Пройдет время, Фиалка родит ему дочку, они оба чуть постареют, успокоятся и заживут нормальной семейной жизнью.

Хлопнула входная дверь. Я в ужасе замерла. Мы слышали, как бабушка зашла в туалет и закрылась в своей комнате. Саша прижал меня к себе, и мы не заметили, как заснули.

Я открыла глаза, когда наступило утро. Саша тоже проснулся и быстро оделся. Я  вышла его проводить. Открылась дверь бабушкиной комнаты,  она  увидела Сашу, меня в халате и сразу все поняла.

—Ах ты, блядь, — сказала она, и у побелевшего Саши задрожали губы.

Меня оскорбили в его присутствии, но защитить меня он не мог, не от  старушки же – господнего одуванчика защищать! Я не обиделась на бабушку. Во-первых, женщин, которые спят с чужими мужьями, на Руси только так и называют, а во-вторых, из нас троих сейчас хуже всех именно  бабушке. До сих пор она видела вокруг моей головы сияющий нимб, который оказался на поверку раскрашенной картонкой. Нет ничего страшнее, чем потерять веру! Я знала, что никогда не смогу перед ней оправдаться. В такой ситуации любовь  никакой не аргумент.  Я тихо попросила:

—Бабушка, пожалуйста, иди в свою комнату, он сейчас уйдет.

Она плюнула мне под ноги и хлопнула дверью. Я поцеловала Сашу и велела:

—Иди!

Он не двигался, и мне пришлось произнести более жестко:

—Я сказала, уходи!

Он ушел, а я встала под горячий душ, потом включила холодную воду, потом опять горячую и снова холодную. Если бы я смогла поплакать, покричать в голос! Но слез не было, и я стала обдумывать план моих дальнейших действий. После душа я пришла в кухню и увидела на столе телеграмму, вызов на переговоры с Папочкой. Что ж, первый пункт моего плана  уже выполнен. Я заканчивала завтрак, когда в кухню явилась бабушка.

—Я отказываю тебе в жилье, — с неприступным видом произнесла она.

—Хорошо, я уеду через два дня,  — ответила я, — садись, пей чай, пока не остыл.

Я закрывала дверь в свою комнату и услышала:

—Бесстыдница ты, бесстыдница!

На столе в своей комнате я увидела  неоткрытую бутылку шампанского и нераспечатанную коробку конфет. Я оделась и отправилась на почту. Нас соединили с Папочкой, и я сразу сообщила ему о своем намерении вернуться. Он ответил, что  хотел меня об этом попросить, потому что серьезно болен, предстоит тяжелая операция, и скоро ему понадобится моя помощь. Затем я позвонила домой Маргарите и договорилась о встрече. Я пришла к ней, рассказала о болезни отчима, о том, что кроме меня, за ним некому ухаживать. Она спросила: «А ваша мать?» Я пожала плечами. Она легко пошла мне навстречу, — с моим отъездом ей станет намного проще руководить своими дамами. Здесь же я написала заявление об увольнении, оставила ей доверенность и попросила причитающиеся мне деньги отдать бабушке. Она обещала выслать мне трудовую книжку, а я — документ, подтверждающий болезнь отчима. Я съездила на вокзал и купила билет на поезд. Кассиршей работала наша соседка, и не возникло никаких проблем. Она даже оправдывалась: «Только, Ира, в купе верхняя полка», — я подарила ей шоколадку. Я вернулась домой. Бабушка куда-то ушла, не приготовив обед. Я нашла холодную картошку, разогрела, открыла  какие-то консервы, проглотила еду и стала собирать вещи. Я слышала, как пришла бабушка, но выбралась из комнаты, когда она легла спать. Я не заснула до утра, потому что не смогла справиться с черной тоской. Если бы я могла заплакать!

Утром я побежала в паспортный стол и подала заявление о выписке. Здесь тоже нашлись знакомые люди, и мне обещали вернуть паспорт уже вечером. Я сбегала к Римме Федоровне и попросила ее присмотреть за бабушкой. Римма Федоровна долго не хотела поверить, что я уезжаю, приглашала вернуться и обещала в этом случае снова помочь мне с жильем. Я подарила ей крем и пудру «Пани Валевска». Я вернулась домой, закончила со своими чемоданами, и в моем распоряжении осталась половина дня, которую я не знала, чем заполнить. Я сидела, тупо уставившись на шампанское и конфеты, и в это время  появился Петька. Он увидел натюрморт на моем столе, но я не предложила ему выпить. Это шампанское имел право открыть только Саша. Петька сразу стал просить у меня прощения. Он решил, что  бросил меня, поэтому  я вынуждена уехать. Я постаралась его утешить:

—Не бери в голову, Петенька, ты здесь совсем ни при чем.

—Я знаю, но если бы я тебя не бросил, никуда бы ты не уехала.

Моим рассказам о болезни отчима он не поверил.  Мы договорились, что завтра он проводит меня на поезд.

Я показала бабушке паспорт со штампом о выписке. Она гордо заявила:

—Вот и хорошо! — и закрылась в своей комнате.

Боль внутри меня не утихала, и я опять не смогла заснуть. Утром я долго возилась со своим лицом, чтобы скрыть следы бессонных ночей. Задолго до прихода Петьки я не находила себе места от безделья. Когда оставался еще  час,  я услышала звонок, крик бабушки: «Ты зачем  пришел, бесстыдник?» — и голос Саши:

—Ой, бабушка, не кричи, без тебя тошно!

Он вошел и посмотрел на меня, а я — на него. Моя боль улетучилась. Целых три часа до отхода поезда, и все это время он будет со мной! Потом мое сердце может разорваться, а сейчас я буду рядом с ним, и ничего больше мне не нужно!  Он сказал:

—Я тебя отвезу. Проверь, ты ничего не забыла, деньги, паспорт, билет?

Я знала, что ничего не забыла, но на всякий случай проверила. Мы не приближались друг к другу, потому что оба знали, — добром это не кончится. Мы присели перед дорогой,  он вынес мои чемоданы, я  зашла в кухню, положила на стол деньги, сверху  ключ и постучала в бабушкину дверь. Она вышла:

—Чего тебе?

—Бабушка, прости меня, пожалуйста!

—Бог простит! — и закрыла дверь.

Саша сосредоточенно вел машину. Похоже, он также не спал последние ночи. Мы добрались до вокзала, но он проехал мимо и остановился в тупичке, где не ходили ни машины, ни люди. Он заговорил:

—Ты прости меня, Ира. Ты  не подумай, что я к тебе пришел просто так, на минуточку. У меня в жизни только ты и есть, и всегда будешь только ты. У нас с тобой была всего одна ночь, но я буду помнить ее всю жизнь. Я не знаю, сможем ли мы с тобой еще встретиться, но ты не забывай, что где-то живет человек, который любит тебя больше всех на свете.

Я могла ему ответить теми же словами, но я молчала, потому что знала, — от моих слов ему легче не станет. Я буду помнить его всю жизнь, но он должен меня забыть. Как всегда, он повел себя так, словно прочитал мои мысли. Он прижал меня к себе и забормотал:

—Нет, нет, останься, не уезжай…

Мне и так с трудом давалось самообладание, а тут я совсем потеряла голову. Я имею право быть счастливой! Кому нужно, чтобы мы оба страдали? Мы уедем вместе, я ему рожу и сына, и дочь. Он тоже имеет право быть счастливым! Я покрыла его лицо поцелуями, лепетала какие-то бабьи глупости: «Миленький мой, любимый мой…»

…Я стерла с его лица помаду и сказала:

—Поезд через двадцать минут. Нам пора.

Я не чувствовала боли. Я вообще ничего не чувствовала. Я шла рядом с ним, как лунатик. Прибыл поезд, он зашел в мое купе, отыскал место для моих чемоданов, разложил матрац на моей полке, — все это с безучастным видом. Проводница прокричала, чтобы провожающие вышли из вагона. Он сказал: «Ну, Ирка…» — и посмотрел на меня.  Его лицо исказилось, он так  поцеловал меня, что я почувствовала вкус крови, и выскочил из вагона. Поезд стоял еще минуты две, и мы смотрели друг на друга. А потом Саша исчез из вида.

Проводница принесла постельное белье, и я сразу забралась наверх. О том, что я живая, напоминала только саднящая  трещинка на губе.

 

Папочка меня встретил. Он сумел перехватить мою телеграмму, и мать еще не знала о моем приезде. Он хотел поговорить со мной о чем-то очень важном, но так, чтобы никто об этом не знал. Он не заметил моего ужасного состояния, а я не заметила, что мои чемоданы взял не он, а его шофер.

Мы приехали ко мне домой, и Папочка попросил водителя принести мои чемоданы в дом.

Папочка сказал, что у него рак, и никому, даже врачам, не известно, сколько он проживет. Он ждал только моего приезда и на днях ложится на операцию. Конечно, он мог бы нанять сиделку, но доверяет он мне и больше никому. Все-таки легче умирать, когда знаешь, что твои глаза закроют родные руки. Далее он сказал, что продал свою дачу и машину, добавил к этим деньгам свои сбережения за многие годы, и все эти немаленькие деньги поместил на несколько счетов в разных сберкассах, и все на мое имя. Об этом не знает никто, ни мать, ни его дети, и он требует от меня слова, что и после его смерти они ничего не узнают. Он постарался так замести следы, что никакие сыщики до этих счетов не доберутся, так что я могу быть спокойной. Я ему ответила, что приложу все силы для его   выздоровления, и что я плевала на его деньги, тем более, на таких условиях. Пусть отдает их своим детям, мне только лучше будет. Он  на меня заорал, и я пришла в себя. Чтобы он повысил  голос!

—Если ты дура и ничего не понимаешь, то молчи и слушай, что тебе говорят! Ты думаешь, я тебе на тряпки да на круизы эти деньги оставляю? До времени ты должна о них забыть! Пусть лежат и проценты копят. Ты  думаешь, в мире долго будут терпеть наш маразм? Помяни мое слово, скоро их терпение лопнет, и что станет тогда со страной, мне подумать страшно. Еще одна глупость со стороны наших маразматиков, и все, конец! Я вовремя ухожу, а что с тобой будет, неизвестно! Будет революция, и я хочу уйти спокойно, зная, что ты хоть как-то подстрахована. Запомни, как к власти придет дееспособный генсек, значит, не за горами время перемен. Тогда распорядись этими деньгами, да только в нужный момент, не раньше и не позже…

Он так устал, что уже не смог говорить.  Я встала перед ним на колени, поцеловала его руку, обещала все сделать так, как он велит,  и вдруг зарыдала, скорчась на полу возле его ног.  Он молча сидел в кресле, потом погладил мою голову и тихо сказал:

—Плохо тебе...

Постепенно я успокоилась, умылась, и он достал из портфеля несколько сберкнижек,  приказав надежно их спрятать. Прощаясь, он напомнил, чтобы я не забыла сообщить матери о своем приезде.

Вечером я их навестила. Мать заявила, что я могла не приезжать, она сама сможет помочь своему мужу.

Cедьмого января, в непризнанный властями праздник Рождества, я праздновала в одиночестве. Меня воспитывали атеисткой, но я читала Евангелие и не сомневалась, что историю жизни Христа не в силах придумать даже самый гениальный человек. Саша родился в Рождество не случайно,  на нем лежит отсвет этого великого дня. Я достала пакет с фотографиями, привезенными из моего маленького города. Мы фотографировались на пикниках и  домашних праздниках, поэтому я видела только веселые лица. Я поставила перед собой самое любимое фото: крупным планом три смеющихся лица, Петька, я и Саша. Саша еще не знал, что Фиалка ждет ребенка,  Петька еще не завел ревнивую подружку, и сейчас я могу посмотреть на любимую улыбку. Сегодня у Саши соберется большая компания, но Петька приведет свою экономистку и сделает это напрасно. Может быть, мысли могут передаваться на расстояние, и если я смогу сосредоточиться, Саша почувствует, как я хочу, чтобы он был счастлив, что думаю о нем и очень его люблю!

Папочке сделали операцию, и мать сама позвонила мне. На ней не было лица. Она искренне хотела ухаживать за Папочкой, но в ее голове даже не возникла мысль сократить свою нагрузку в институте. Кроме того, больничный запах, вид  капельниц, утки, судна и прочих больничных причиндалов вызывал у нее судороги, и она попросила меня поухаживать за Папочкой, поскольку я все равно не работаю и у меня есть опыт ухода за тяжелобольными. Папочка лежал в отдельной палате. Я кормила, умывала, обтирала его, выносила из-под него утку и судно. Он спокойно принимал мою помощь, и это облегчало жизнь нам обоим. Приходила ночная сиделка, я плелась домой, и утром снова приходила в больницу. Готовить я не успевала, и меня за отдельную плату кормили в больничной столовой.

Маргарита прислала мне трудовую книжку и письмо. Я прочитала его и надолго потеряла сон. Она получила мои деньги, но передать их бабушке не успела. От Осипова  она узнала, что бабушка умерла. На следующий день после моего отъезда соседка заметила, что дверь в бабушкину квартиру приоткрыта. Бабушка в пальтишке и валенках лежала мертвая возле двери. Вызвали милицию и скорую. Врач сказал, что бабушка умерла еще вчера. Осипову  позвонила Римма Федоровна, и они с Сергеевым постарались помочь. Бабушку похоронили достойно. На столе в ее кухне нашли деньги, догадались, что их оставила я, и устроили на эти деньги поминки.

Бессонными ночами я думала, — если бы я не встретилась с Сашей, умерла бы тогда бабушка или нет? Я сама отвечала на этот вопрос. Она бы еще жила. Она  меня выгнала, но я не видела в этом для себя оправдания. Вскоре я получила перевод со своей зарплатой. Отец, бабушка, скоро Папочка… Они уходят из моей жизни, оставляя вместо себя сберкнижки и денежные переводы. Я вспомнила, как мои коллеги-дамы часто перехватывали друг у друга или у меня небольшие суммы до получки, до которой  они не дотягивали, потому что у них всегда возникали проблемы: сынишке пары кед хватает в лучшем случае на месяц; дочка выросла в одночасье, ее нужно с ног до головы переодеть во взрослую одежду; не за горами выпускной вечер… Я не знала, что значит испытывать материальные проблемы, но я так устала от своего одиночества! Я подумала, что проживу еще лет пятьдесят, и надо эти годы как-то заполнять  содержанием, потому что никакого смысла в моей жизни не предвидится.

Врач мне сказал, что дни Папочки сочтены, и мы перевезли его домой. Я переселилась к ним. Мать весь день пропадала на работе, уезжала в командировки,  я  ухаживала за Папочкой, готовила, бегала в магазин и аптеку. Слава Богу, мыть полы мне не приходилось, ежедневно приходила уборщица. Уже в апреле я спохватилась, что еще месяц назад мне исполнилось двадцать четыре года. Не все ли равно! Благодаря своему здоровому сердцу, Папочка мучился долго и  умер в сентябре. Сын и дочь Папочки знали о его болезни, но приехали только на  похороны, которые  по высшему разряду организовали его коллеги.  На поминках я села рядом с матерью. Только сейчас я поняла, как сильно она любила мужа. Каждый любит по-своему, и мать, которая отсутствовала в момент его смерти, после похорон превратилась в старуху. Я спросила, когда она переедет домой. Папочка жил в служебной квартире,  мать, переезжая к нему, оставила старую прописку, и теперь настало время возвращаться. Она попросила меня завтра утром приехать к ней, чтобы помочь с укладкой вещей. Ее увез Папочкин шофер, а я оставалась до тех пор, пока не ушли все допущенные на поминки.

Надеть плащ мне помог Папочкин сотрудник. Он предложил довезти меня до дому, и я с благодарностью согласилась, потому что мои ноги уже отказывались меня держать. По дороге он сообщил, что его имя  Антон. Он довез меня до подъезда и спросил, нет ли у меня дома минеральной воды. На маньяка, как я решила, он не походил, поэтому  предложила ему зайти в дом. Он выпил стакан нарзана и уже направился к выходу, как зазвонил телефон. Я извинилась, сняла трубку и услышала истеричный крик матери:

—Приезжай скорее, они какие-то деньги требуют, кричат,  я ничего не понимаю!

Я велела ей успокоиться, потому что я сейчас приеду, положила трубку и сказала Антону:

—Папочкины дети мать пытают из-за наследства.

Он усмехнулся:

—Вот как! Что ж, поехали!

Мы застали растрепанную, с дикими глазами мать, которая отбивалась от Папочкиной дочери с группой поддержки, в которую входили Папочкин сын и невестка. (Папочкин зять сидел в сторонке и, судя по его виду, сгорал от стыда). Они требовали от матери информацию о даче, машине и деньгах. В отсутствие матери они перерыли квартиру и нашли документы, подтверждающие факт продажи дачи и машины, и не обнаружили ни одной сберкнижки. Мать кричала, что ничего не знает ни о машине, ни о даче, что они ездили на служебной машине, а дача у нее есть своя, там они и отдыхали. Они не верили и грозили матери судом. Она соглашалась с ними в этом вопросе, но почему-то они все начинали по новому кругу. Даже если бы я не поклялась Папочке, я бы все равно этим ничтожествам ничего  не отдала!

Антон попросил слова и тихим голосом подробно изложил,  какими статьями уголовного кодекса предусмотрены их деяния, и сколько по совокупности они могут схлопотать. Папочкин зять показал свой характер. Он заявил, что с него хватит, и велел своей жене идти вместе с ним в гостиницу. Родственнички удалились, пригрозив напоследок судом. Мать умоляюще крикнула им вслед: «И правильно!» — и разрыдалась. Ох, Папочка, я знаю, ты все видишь, и я не нарушу слова, но с какой радостью я бы все рассказала матери!

Я побоялась оставлять мать одну и проводила Антона до выхода. Наконец-то я на него посмотрела. Лет тридцати пяти, в безукоризненном костюме, в безукоризненной обуви, с безукоризненной прической. Типичный функционер, решила я. Но я испытывала к нему благодарность и тепло с ним попрощалась. Я приготовила теплую ванну для матери и накапала ей перед сном валокордина. Сама приняла горячий душ и заснула, как убитая. Утром мать  заявила, что чувствует себя неплохо и хочет побыть в одиночестве. Она пока займется вещами и дня через три мне позвонит.

Отныне я принадлежала только себе и чувствовала невероятную свободу. Весь день я проторчала в очередях в парикмахерскую, к маникюрше и педикюрше. Вечером сделала маску для лица, и на следующее утро решила, что готова к поискам работы.

В первую очередь я отправилась на завод, принадлежащий к тому же министерству, что и тот, где я работала. Я оставила машину на стоянке и подошла к отделу кадров. Возле двери стояли две солидные дамы, и одна из них меня окликнула. Я увидела Маргариту! Она спросила, что я здесь делаю. Я объяснила, что вчера похоронили отчима, и теперь  я ищу работу. Маргарита обратилась к даме, которая очень на нее походила:

—Елена Павловна, это Ирина Мешкова, она работала у меня, и если у вас есть вакансия, то рекомендую, очень способная девушка.

Елена Павловна оживилась:

—Вы дочь Мешковой? Слышала про вас! Сегодня я на семинаре, а завтра мне позвоните.

Вот так легко я нашла работу, совершенно аналогичную той, что я делала у Маргариты. Меня немножко интересовало, что обо мне слышала моя начальница, но только немножко.

Закончился мой первый рабочий день на новом месте, и вечером мне позвонила мать.

—Ты где пропадаешь? Я сложила вещи и не могу до тебя дозвониться!

—Я нашла работу.

—Какую?

—На заводе.

Мать помолчала и велела приехать к ней. Я загрузила в багажник и на заднее сидение чемоданы и коробки —сколько влезло, потом все перетащила в нашу квартиру. Мать не произносила ни слова до тех пор, пока я не собралась идти спать. Вдруг она спросила:

—У тебя есть цель в жизни?

—Не поняла!

—Для чего ты живешь?

—А в чем дело?

—А дело в том, что ты, с твоими способностями, неудачница! Ты живешь, как растение. Тебе ничего не нужно, и у тебя ничего нет, ни карьеры, ни даже мужчины, за которого можно выйти замуж…

—Спокойной ночи!

Я понимала свою мать. На заводе работают троечники, которые не способны добиться высокого положения в жизни, стать респектабельными людьми.  Дочь профессора Мешковой, к тому же отличница, обязана делать карьеру, то есть закончить аспирантуру, защитить диссертацию и, пихаясь и кусаясь, подниматься вверх, чтобы, в конце концов, стать академиком. В худшем случае, профессором. Моя мать меня стыдилась.

Я достала фотографию, где мое и Сашино лица совсем рядом. Последний раз я смотрела на него седьмого января, а сейчас уже сентябрь. Кому нужна моя принципиальность? Я знаю номер телефона, и стоит  его набрать, я услышу голос Саши. Он услышит мой голос, и мы договоримся о встрече. Он приедет ко мне, пусть ненадолго, а летом мы уедем вместе на юг. Мы снимем один номер на двоих и целый месяц не расстанемся. И следующим летом мы встретимся. Одна загвоздка, у меня появится постоянный любовник, но исчезнет человек, который любит меня больше всех на свете. И я спрятала фотографию.

В бюро Елены Павловны, кроме меня, работали девять дам, естественно, все замужние, поэтому я заняла такое же положение, как и у Маргариты — на отшибе. Меня это по-прежнему устраивало, работой меня нагрузили под завязку, я снова стала посещать театры и филармонию, завела себе постоянных закройщицу, парикмахершу, маникюршу и педикюршу, регулярно наведывалась в косметический кабинет, — я никогда не сидела без дела и не знала, что такое депрессия.

Мать пропадала на работе, и, к обоюдной радости, мы с ней сталкивались редко. Однажды, когда мы все-таки столкнулись, она серьезно со мной поговорила. Итак, она не сомневается, что деньги, из-за которых ее мучили недостойные люди, Папочка оставил мне. Она не будет их требовать, но ей тоже нужны деньги. Это, во-первых. Во-вторых, мы вдвоем занимаем такую огромную квартиру, что в любой момент к нам могут кого-нибудь подселить. В-третьих, мы живем, как в коммунальной квартире, а это неестественно. Вывод: квартиру надо разменять. Ей порекомендовали маклера, энергичную женщину, она подберет подходящие варианты, и мать сможет получить какие-то деньги за счет разницы в размерах квартир. Если я соглашусь уехать на окраину, то смогу получить небольшую, но двухкомнатную квартиру. Я ответила:

—Делай, как знаешь!

Наступил восьмидесятый год. Наши парни гибли в Афганистане, но я об этом узнавала только потому, что к знакомым знакомых моих коллег или к их соседям вместо сыновей возвращались  цинковые гробы. Я не вспоминала Папочку. Я жила в новой квартире в панельном доме недалеко от завода и с увлечением занималась оборудованием своего жилья.

В двадцать пятый день своего рождения я  достала Сашину фотографию. Я уже не волновалась, больше вспоминала наши праздники, чем его самого. Я отдалась приятным воспоминаниям, от которых меня оторвал звонок. Я открыла дверь и увидела… отца.

—Можно? — спросил он и вручил мне цветы.

Я с удовольствием смотрела на отца. Сухощавый, с короткими седыми усами и, несмотря на свои семьдесят пять лет, очень бодрый, элегантный и с прямой спиной. Я заметила, что и он смотрит на меня с удовольствием. Мы оба радовались встрече! Я быстро накрыла стол и поставила бутылочку легкого вина. Он спрашивал меня о работе, и я отвечала на его вопросы с наслаждением, потому что всегда приятно иметь дело с профессионалом. Он умело построил разговор, и я ему много рассказала. Он взял в руки фотографию, которую я забыла спрятать, ткнул пальцем в Сашу и спросил:

—Ты из-за него уехала?

—Из-за него.

—Почему?

—У него семья.

Он сказал, что я не виновата в  смерти бабушки, и я ему поверила. Еще он сказал, что гордится мной. Я тоже его спрашивала. Его первая жена умерла, сын-дипломат в Союзе появляется редко,  третья жена от него ушла. Моя мать написала ему, и они решили попытаться остаток лет прожить вместе. Вот она, четвертая и единственная причина нашего разъезда с матерью! Он сказал:

—Я с тобой поговорил, и у меня на душе стало спокойнее. Я теперь знаю, что есть человек, который не позволит мне помереть в одиночку, как бездомной собаке.

Я обозвала его кокеткой.  На следующий день отпраздновать мой  почти юбилей ко мне пришли мои родители! Я чувствовала себя счастливой. Правда, мать завела тему об отсутствии у меня устремлений, и отец опять сказал, что гордится мной. Он сказал, что я живу правильно, и мать растерялась! Я тоже гордилась отцом. Теперь-то меня не удивлял его успех у женщин. Он и сейчас был хоть куда! Он взял какую-то нагрузку на кафедре, мотался с лекциями по линии общества «Знание» и с удовольствием сопровождал меня на концерты и спектакли.

Шестого марта у меня зазвонил телефон. Кто говорит? Антон! Что вам надо? Надо узнать, как я живу, поздравить с прошедшим днем рождения, а также с женским праздником 8 Марта. Я не удивилась, что он знал мой день рождения, новый адрес и телефон. Может быть, я все это время у него под колпаком находилась! Я по этому поводу не беспокоилась, ведь мой отец сказал, что я живу правильно. Антон меня заинтриговал. Не мужчина, а майор Вихрь!

Восьмого марта я посетила светское мероприятие — обед у родителей, на который собрались остатки их прежних знакомых. Вечером ко мне пришел Антон, принес цветы, шампанское,  подарки и ушел только девятого утром. Он стал моей «постоянной связью». Я по-прежнему ничего о нем не знала, — чем он занимается, есть ли у него семья, кто его родители, где он живет. Вопросы я ему не задавала, прежде всего, потому, что все это меня не интересовало. Один или два раза в неделю он мне звонил, спрашивал, можем ли мы встретиться. Мы встречались в будние дни, — косвенный признак, который  свидетельствовал о наличии у него семьи. Кольцо он не носил. Неизменно вежливый, предупредительный, он спрашивал только о моих личных делах, и если узнавал о проблемах, старался мне помочь. Он дарил мне билеты на концерты и спектакли, на которые невозможно попасть без «блата», но я посещала их или одна, или в сопровождении моего отца. Он всегда приходил ко мне на всю ночь. Косвенный признак, который может свидетельствовать об отсутствии у него семьи, но  не обязательно. В августе он повез меня в Дубровник. Именно повез, то есть мы отдыхали за его счет. В его обществе я не скучала, он старался не разочаровывать меня в постели, и я пришла к выводу, что мне достался идеальный любовник.

Новый год я встретила вместе с родителями. Седьмого января я проснулась и мысленно поздравила Сашу с днем рождения. Вечером я не стала доставать Сашино фото. Что толку смотреть на черно-белое изображение человека с застывшей улыбкой!

Мой двадцать шестой день рождения стараниями родителей и Антона — по отдельности — превратился в очень милый праздник.  Я жила в гармонии с собой и ни о чем не мечтала. О чем мечтать, если все, что может предоставить мне судьба, она уже предоставила? Однако вскоре я убедилась, что по поводу судьбы  ошиблась. В апреле резко ухудшилось здоровье начальника нашего отдела, и его место заняла Елена Павловна. Начальником бюро назначили меня.

Моими подчиненными стали мои бывшие коллеги, и я с удивлением обнаружила, что внушаю им страх. Пока я находилась в помещении бюро, стояла тишина, и все с сосредоточенным видом занимались работой. Правда, я точно знала, кто с умным видом ухитряется дремать, а кто занимается рисованием эскизов одежды, но делала вид, что ничего не знаю. Я никогда не повышала голос, но если меня не устраивало качество работы, и я доводила свое мнение до не очень радивой дамы, она бледнела и краснела, а я не понимала, чего же она боится. Однажды меня вызвал к себе главный экономист, но в это же время его вызвал к себе директор. Естественно, главный экономист отказался от встречи не с директором, а со мной, хотя в директорах у нас ходил довольно злой дядька, а я молодая дама, приятная во всех отношениях. Я возвращалась в родное бюро намного раньше того срока, когда меня ждали мои подчиненные,  и я не подслушивала, просто неплотно закрытая дверь  и громкие голоса позволили мне услышать все, что они обо мне думают. Ничего для меня нового, за исключением одного момента. Они прозвали меня Манекенщицей, и я восприняла кличку как комплимент. Я резко повернулась и зашла к машинисткам, чтобы забрать какие-то бумаги. Возвращаясь, я старалась погромче топать.

Летом мы с Антоном отправились в круиз по Дунаю. Мы заняли две соседние одноместные каюты и душевно провели отпуск. Время бежало, и вот уже мне исполнилось двадцать семь лет. Хорошо, что я живу в двадцатом веке, когда никто не посмеет поставить на мне крест, несмотря на то, что мой возраст испокон века считается возрастом старой девы. Я столько сил расходовала на уход за собой, что не видела в зеркале никаких изменений по сравнению со своими двадцатью двумя годами, когда я познакомилась с Сашей. Я вспоминала его нечасто. Моя размеренная, удобная, беспроблемная жизнь меня устраивала, и ни к чему, считала я, думать о том, каким горем может обернуться настоящее счастье!

Наступил мой любимый апрель, месяц, когда в людях просыпается жажда жизни. В один из чудесных солнечных дней я шла по коридору, в котором не было ни одного окна, и не думала о солнце. Минуту назад закончилось совещание у начальства, что ничего, кроме добавочной работы, не означало. Какие-то мужчины стояли возле кабинета главного инженера. Вдруг один из них преградил мне дорогу. Земля поплыла из-под моих ног, но Саша  успел меня подхватить. Я смотрела на его бледное лицо,  он смотрел на меня, и мы оба молчали. Кто-то позвал: «Александр Николаевич», —  Саша меня не отпускал. Я прошептала:

—Иди, я в порядке.

Каким-то образом я добралась до своего рабочего места и заметила, что у меня дрожат руки. Я спрятала их под стол. Я не слышала телефонных звонков и обращенных ко мне вопросов, и вскоре мои дамы во все глаза на меня таращились. Саша где-то здесь, в этом здании! Когда до конца рабочего дня оставалось три минуты, и мои дамы, уже собравшие свои сумки, в положении «на старт» ждали пяти часов, в комнату вошел Саша, поздоровался и сел на стул для посетителей перед моим столом. Большая стрелка достигла цифры 12, и дам как ветром сдуло. Мы остались вдвоем. Я не верила, что вижу его наяву!  Зазвонил телефон, и я сняла трубку. Антон вежливо меня поприветствовал.

—Мы можем сегодня встретиться?

—Нет.

—У тебя кто-то появился?

—Да.

—До свидания.

Антон повесил трубку, и я тут же о нем забыла. Я спросила:

—Ты в командировку?

—Да.

—Ты когда приехал?

—Сегодня.

—Ты где остановился?

Он немного помялся.

—У тебя.

—Что ж, поехали.

Мы пришли на стоянку, и я отдала ему ключи от машины. В моем состоянии садиться за руль опасно для жизни! В машине я говорила, куда поворачивать, затем мы поставили ее в гараж, молча дошли до дома, молча поднялись на лифте, зашли в квартиру, и мой разум меня оставил. Я куда-то швырнула сумку, содрала пальто и вцепилась в него мертвой хваткой. Я почувствовала его губы и застонала от восторга. Он поднял меня на руки, а я касалась губами его губ и очень боялась  от него отцепиться. Эта чертова одежда никак не хотела сниматься! Мы пытались друг другу помочь, еще хуже запутывались, что-то затрещало. Гори все огнем, я умру, если сейчас же не почувствую его!

Мы были вместе, и снова бешеный поток мчал нас где-то там, где живет великое счастье. Мы пришли в себя только под утро. Я почувствовала голод, и Саша, завернувшись в простыню, как в тогу, отправился в кухню раздобывать съестное. Он принес бутерброды с сыром и  холодное молоко, после которого я замерзла и велела ему поскорее ложиться, чтобы меня согреть. Часы снова показывали пять часов, только утра, и мы с ним посовещались, есть смысл  засыпать или уж не стоит. На всякий случай поставили будильник на семь часов и сразу заснули. Утром Саша быстренько принял душ и побрился, и, пока я наводила на себя глянец в ванной, приготовил завтрак. Он вел себя, как хозяин в доме, как мой муж, и мою грудную клетку распирало от счастья. Я села перед зеркалом,  он включил утюг и погладил себе свежую рубашку. Я выдала ему запасные ключи.

Елена Павловна на утреннем совещании заметила, что со мной творится что-то неладное. На все вопросы я отвечала невпопад, и она попросила меня задержаться. На прямой вопрос: «С вами все в порядке?» — я прямо ответила, что не совсем, и  я прошу отпустить меня на два дня. Поскольку я еще ни разу никуда не отпрашивалась, Елена Павловна  так удивилась, что сразу разрешила мне отгулы. Я побывала на рынке,  поездила еще по магазинам, и дома приготовила праздничный обед. Затем,  тщательно нарядившись,  села ждать Сашу. Он вскоре пришел, умылся,  мы сели обедать, и я вместе с ним выпила немного коньяку. Я давала себе слово, что не спрошу, когда он уедет, пусть сам скажет, и все-таки не выдержала, наверное, потому что выпила, Оказалось,  он уезжает завтра. Я и так знала, что он уедет, но услышала: «Завтра», — и заплакала. Я быстро вышла в соседнюю комнату и постаралась взять себя в руки. Что я  утром навыдумывала? «Как мой муж!» Это у меня-то муж! Бабушка одним словом обозначила мою сущность, а я решила, что могу отмыться. Как бы не так! Антон хоть не делает хорошую мину при плохой игре, а этот приехал и нате вам, — гостиница, обед и шлюха в одном флаконе, причем, даром. А потом приедет к своей Фиалке и уляжется с ней, как ни в чем не бывало. И черт с ними! Вы, уважаемый Александр Николаевич,  имеете дело со  шлюхой, вот и соответствуйте! И попробуйте меня не удовлетворить, —впредь вы к любой бабе, кроме своей фригидной Фиалки, побоитесь сунуться!

Я вернулась и распустила волосы, —  у Сашеньки заблестели глаза. Упрямо сжав губы,  я снимала одежду, — он с интересом наблюдал  процесс. Я заставила его раздеться, — он не сопротивлялся. Я ласкала его довольно грубо. Я рассчитывала шокировать его, заставить подумать обо мне плохо, однако, он включился в игру, и,  не известно, сколько времени спустя, я без сил распласталась рядом с ним, тоже усталым, и ничего не чувствовала, — кроме нежности к нему. Что поделаешь, если мы созданы друг для друга!

Мы проговорили всю ночь. Я рассказала, как девять месяцев ходила за отчимом, как устроилась на работу, как мои родители вновь нашли друг друга, и, наконец-то, у меня появилась нормальная семья. Он не задавал вопросов о моей личной жизни. Зачем ему задавать такие вопросы, когда моя личная жизнь, — это он и больше никто? Его рассказ я слушала, затаив дыхание.  На некоторые его разработки обратили внимание военные, и года через полтора после моего отъезда  его перевели на оборонное предприятие, расположенное в Сибири, в небольшом, но благоустроенном городе. Ему выплатили подъемные для переезда, дали большую квартиру и назначили заместителем главного конструктора. Тещу они оставили дома. Саша уговорил жену пока не устраиваться на работу и заняться сыном. Послушная  Фиалка в отсутствие матери слушала мужа, поэтому Лешенька окреп и болел все реже. На работе у Саши все ладилось, в свободное время он читал книги по электронике, они потихоньку обустраивали свою просторную квартиру, — жили, как люди. Два месяца назад к ним в гости приехала теща. Она привезла пакет, пришедший по почте на имя Фиалки, которая часто выписывали книги, журналы и методические пособия, необходимые  для работы, и теща решила, что нечто подобное находится и в этом пакете. Фиалка нашла внутри конверт  и записку и не узнала почерк, которым был написан ее адрес на этом конверте, ведь она никогда не переписывалась с Федором. Она достала из конверта письмо. Оно начиналось так: «Здравствуй, дорогая Фиалка! Если ты читаешь это письмо, значит, меня нет в живых». Далее он писал, что служит в Афгане, что здесь настоящее пекло, гибнут наши ребята, а начальники все врут. Федор и его друг договорились написать письма, друг жене, а Федор Фиалке, и в случае гибели одного из них другой перешлет письмо по адресу на конверте. Федор написал, что всю жизнь он любил одну Фиалку, что имя «Фиалка» он придумал еще в первом классе, потому что называть ее обычным именем слишком скучно. Воспоминания о ней поддерживают его в тяжелые минуты, он благодарен ей за то, что она живет на свете и завещает ей жить долго и счастливо. Он просит об одном, хоть иногда его вспоминать. Закончил он так: «Целую твои неземные глаза. Твой Федор». В записке друг Федора написал, как он погиб. Наш летчик ошибся и вместо душманов разбомбил советскую батарею. От Федора не осталось ничего, что можно было бы похоронить. Произошло это год назад, но друг только сейчас вернулся на Родину и смог выслать письмо. Саша вернулся с работы и увидел сына, который прижимался к бабушке и со страхом смотрел на мать. Она, словно каменное изваяние, сидела возле стола, на котором лежали письмо и записка. Фиалка так и не сумела до конца поправиться после страшного известия. Теща приняла бразды правления в их доме, а Саша  отправил Фиалку в санаторий. В данный момент она находится там.

Саша посчитал  необходимость командировки в наш город за подарок судьбы. Он не знал  обо мне ничего, — ни адреса, ни телефона, ни места работы, но мы могли где-нибудь встретиться нечаянно. Он ни на что не надеялся и меньше всего на то, что я его не забыла, но существовала крошечная возможность меня просто увидеть, и он не хотел от нее отказываться. Он приехал на завод, его встретили,  повели к главному инженеру, и он увидел меня. «Ирка, я с тобой в Бога поверил!» Он сказал, что побыл со мной, и у него прибавились силы. «Знаешь, Ира, что-то я в последнее время оптимизм стал терять». Я ответила, чтобы он ни за что не терял оптимизма. Мы думали, что у нас всего одна ночь, а теперь их у нас целых три, и кто знает, как жизнь повернется?

Я тогда не знала, что попала в самую точку. Кто может угадать, какие сюрпризы готовит эта проклятая жизнь?

Его самолет улетал вечером, и я поняла, что он мог уехать еще вчера, но ради меня задержался. Вроде бы всего на один день, но я лишний раз убедилась, как сильно он меня любит. Мы ждали такси, и я уже не могла держать себя в руках. Мы будем перезваниваться, будем встречаться, пусть редко, пусть раз в год! Да, подумала я, вакантное место Антона займет Саша! И когда он сказал: «Я тебе позвоню», — я ответила: «Нет!»

Нам сообщили, что такси прибыло, и он ушел. Я тряслась в ознобе и долго грелась под горячим душем. Расправила постель и увидела на тумбочке листок бумаги, вырванный из записной книжки, с телефонным номером. 

Вскоре я поняла, что жду ребенка, и  почувствовала необыкновенный подъем.  Сашка, обязательно Сашка, даже если родится девочка! Как я буду любить свое дитя! Моя жизнь приобретет смысл, и я буду счастлива! Несколько дней я ходила сама не своя от радости, но вскоре возбуждение пошло на убыль. Ребенок от любимого человека, это великолепно, но как быть с самим любимым человеком? Скрыть — подло, поставить в известность — у него и без того тяжелая жизнь. Предположим, мы с ним больше никогда не встретимся, но ребенок когда-нибудь спросит о папе. Соврать — он возненавидит меня, сказать правду — возненавидит отца. И кто дал мне право заранее обрекать ребенка на безотцовщину? Я думала и гадала до тех пор, пока однажды не встретила на улице Игоря. Мы не виделись с ним почти десять лет, и он за это время несколько пообтрепался. Я узнала, что он гинеколог,  работает в институте охраны материнства и детства.

—Если, Ирина, у тебя возникнут проблемы, всегда к твоим услугам, — бодро заявил он.

Я решила, что встреча с ним и его слова  — это знак судьбы, и сказала, что у меня уже возникли проблемы. Как истинный профессионал он не стал задавать  вопросы на улице, а назначил время для приема.

…Вот и все, нет у меня больше ребенка, маленького Сашки, которого я могла бы любить. Все сложилось, как нельзя лучше. Я взяла отпуск, и мне не пришлось сдавать больничный лист с соответствующей записью.  Родители жили на даче и не узнали, что потеряли возможность стать дедом и бабкой. Я пришла на последний прием к Игорю. Он меня осмотрел, сам себя похвалил, сказал, что, скорее всего, я смогу при желании родить без проблем и что он заслуживает вознаграждения. Я спросила:

—Сколько?

—С ума сошла? Я совсем не это имел в виду!

Не сразу, но я поняла, что он имел в виду, и удивилась:

—Неужели после всего этого ты меня еще хочешь?

—Честно? За всю свою жизнь, если я кого-нибудь и хотел по-настоящему, так это тебя!

—А как  жена и прочие?

—Ну, — помялся он, — человеческая фантазия — вещь великая.

Я его слушала, и страшная тоска, о которой я успела забыть, наполнила мою душу.

—Ох, Игорь, укатали сивку крутые горки! Боюсь тебя разочаровать. Еще раз спасибо!

Я вернулась домой и не выдержала, набрала Сашин номер. Свежий девичий голосок мне сообщил, что Александр Николаевич вышел. Я себя отругала и подальше от греха разорвала бумажку с телефонным номером.

Весь отпуск я читала книги, ходила в кино, по телевизору смотрела какие-то передачи и едва не выла от тоски. Я могла целый день не снимать халат, не следила за собой, у меня поломались ногти, и я спохватилась только за два дня до выхода на работу. Эти два дня я крутилась, как бешеная белка в колесе. Парикмахерская, маникюр, педикюр, косметический кабинет, добывание колготок заняли все время, и я поняла, что нашла лекарство от моей тоски. Я завела еженедельник и планировала свое время на неделю вперед. Работа, аэробика, бассейн, лыжи, театр, концерты, ателье мод, парикмахерская, маникюр, педикюр, косметический кабинет, посещение родителей, — все я планировала строго по времени, и если, не дай Бог, возникал зазор между мероприятиями, я обдумывала, чем его заполнить. Моя главная цель, — уставать так, чтобы засыпать в одно мгновение, таким способом благополучно достигалась.

Время и события пролетали мимо меня с огромной скоростью, и я только краем сознания отмечала то, что другие люди считали важными моментами в истории страны. С помпой похоронили Брежнева, к власти пришел очередной старый и больной человек, который решил навести порядок в стране, и все с увлечением рассказывали, как милиция в рабочее время вытаскивает из кино прогульщиков. Не успев навести порядок, жесткий лидер отошел в мир иной, и к власти пришел очередной маразматик. Исторический этап состоял из пышных похорон, переименований городов и злых анекдотов, в которых советские люди высмеивали самих себя.

Я ни во что не вникала. В соответствии со своим еженедельником, я истерично металась из одной точки города в другую, на ходу отмечая  мелькнувшие мимо знакомые лица, иногда здороваясь, чаще всего — нет. Однажды на каком-то спектакле я заметила Антона в сопровождении эффектной, довольно зрелой, богато одетой женщины. Богато, но безвкусно, потому что на ней золота висело столько, что хватило бы на небольшой ювелирный магазин. Я сделала вид, что не заметила, как Антон не спускает с меня глаз, и подумала, — иногда можно, к сожалению, понять самого загадочного человека. Мой таинственный король оказался голым.

Время щелкало, как счетчик в песне Окуджавы, и мне исполнилось тридцать лет. В связи с этим событием на заводе мне выдали грамоту и записали благодарность в трудовую книжку. Я, в виде исключения, остановила свой бег и задумалась. Итак, мне тридцать. Я достигла пика своей карьеры, потому что меня как нечлена партии никогда не назначат начальником отдела. Семья и дети — для меня вопрос закрытый. Следовательно, я живу, уперевшись головой в потолок, и такое положение мне придется занимать еще несколько десятков лет. У Саши больше ни разу не появилась необходимость приехать в наш город.

После пышных похорон очередного бывшего полутрупа власть принял вполне здоровый, раскованный и совсем не старый человек. Советский Союз замер, почуяв призрак свободы, и наиболее шустрые рабы уже начали обдумывать способы обогащения за счет своей страны.

А я жила в апреле. Я позволяла себе, поставив машину в гараж, не мчаться, сломя голову, домой, но проходить эти сто метров, не торопясь. Я шла по двору, смотрела на возню детских и воробьиных стай, здоровалась со старушками на скамейке, заходила в дом и  не боялась своих мыслей. Я красивая, молодая, мне и двадцати пяти лет не дают, почему я сама ставлю на себе крест? Не может быть, чтобы я жила без всякого смысла, просто я его еще не нашла. Я звонила родителям, с удовольствием убеждалась, что они здоровы, и договаривалась с ними о встрече в выходные, иногда у них, иногда у меня. Пару раз я даже позволила себе пропустить аэробику! Я выходила с работы раньше времени, предусмотренного в моем еженедельнике, чтобы посмотреть вокруг. Я и не подозревала, сколько забавного можно при желании увидеть совсем рядом. Вот старушки смешно сбились в стайку, словно дети или воробьи, и сердито щебечут, с негодованием оглядываясь на свою скамейку, которую незаконно оккупировал какой-то подозрительный тип. Я посмотрела на типа и прыснула. Седой, нестриженый старик, по-стариковски склонил голову и оперся локтями на колени, но как одет! В джинсы и совсем не дурную замшевую куртку. Человек дышит на ладан, но от моды не отстает! Молодец! Я прохожу мимо старика, улыбаясь, а он меня окликает: «Ира!»

На меня смотрел Саша, сильно похудевший, седой, с нестрижеными и давно не мытыми волосами, с многодневной щетиной, с несвежим воротником рубашки. Увидев его глаза, словно закрытые шторками,  я поняла, что случилось самое страшное, непоправимое горе, и побоялась задать вопрос. Он сказал:

—Вот, приехал к тебе…

Я взяла его за руку и отвела домой. Он ничего не говорил, а я боялась спросить. Он снял куртку, прошел в комнату и снова сел в своей стариковской позе, опираясь локтями на колени. Я суетилась в кухне. Слава Богу, мясо только разогреть. Быстро приготовила молочный суп и позвала его обедать. Он начал есть неохотно, но вскоре с жадностью набросился на еду, и я поняла, что он много дней не видел нормального обеда. Он сказал «Спасибо», — и спросил:

—Можно, я вымоюсь?

Я едва не заревела, но постаралась ответить спокойно:

—Здесь тебе все можно.

Я принесла ему полотенце и свой самый большой купальный халат, но вскоре убедилась, что он сидит с закрытыми глазами на краю ванны в своей  стариковской позе. Я приготовила ванну, заставила его лечь в воду и вымыла  все части его тела без исключения, но он этого, похоже, не заметил. Я высушила его полотенцем и сунула ему в руки свою запасную зубную щетку. Решив, что с бритьем можно подождать, я надела на него халат, отвела в спальню и уложила в постель. Он пробормотал: «Ложись», — я разделась и легла рядом с ним. Он обнял меня, как малыш обнимает свою любимую игрушку, уткнулся в меня колючим лицом и сразу заснул. Он спал, а я перебирала в уме все напасти и молилась Богу, в которого не верила: «Нет, Господи, прошу тебя, нет!» Он проспал час,  отпустил меня из своих объятий и сказал:

—У меня сын умер.

—Нет! — крикнула я.

О таком кошмаре я и думать не смела!

—Лешенька, от гриппа. Сегодня  сорок второй день… Вчера ему семь лет исполнилось… Я к тебе  приехал. Ты как?

—Ты правильно сделал.

Он молчал, а я вспоминала нежного, маленького, синеглазого Лешеньку. Его любили мать и отец, любила бабушка, и я его любила, потому что он Сашин сын, но он умер. Нет смысла ни в жизни, ни в смерти, все это выдумки! Я не задавала вопросов. Когда у Саши появятся силы, он мне все расскажет. Как он будет жить? Я подумала, что это теперь зависит от меня. Он, нечеловечески усталый, приехал ко мне, и я должна постараться вылечить его. О Фиалке я не спрашивала. Она все равно не смогла бы ему помочь, как могу это сделать я.

Я встала,  он тут же поднялся и надел халат. У него с собой не было никаких вещей, и  я решила постирать все, что он снял. Он посмотрел, как я замочила в порошке его трусы, носки и рубашку, и сказал:

—Я чемоданы в камере хранения оставил.

—Хорошо, завтра съездим.

Я повесила его вещи в кухне, чтобы они к утру просохли, и мы легли спать. Он снова обнял меня, как куклу, и заснул. Я не спала  всю ночь и думала о Лешеньке.

Утром я встала, погладила и разложила на стуле его одежду,  на видном месте поместила  записку с номером моего рабочего телефона, привела себя в порядок и отправилась на работу. Первым делом я потребовала у Елены Павловны все отгулы, которые я заработала. Бедная начальница чуть в обморок не шлепнулась. Я всегда  безропотно выполняла сверхурочную нагрузку и никогда ничего за это не просила, а тут взяла и предъявила права на дополнительный отпуск, не меньше. Я сказала, что у меня семейные обстоятельства, и мы сошлись пока на десяти днях, но при условии, что она будет мне звонить, если во мне возникнет нужда. Я согласилась и решила выключить свой телефон. Объездив магазины, я вернулась домой. Саша еще спал. Я взялась за готовку обеда, и вскоре он появился в дверях кухни. Сказал, что выспался, помолчал и добавил, что там, у себя, он совсем не мог спать. Я отправила его умываться и одеваться, потому что обед уже готов. Он снова ел с жадностью, а я с трудом сдерживала слезы. После обеда мы съездили на вокзал за его  двумя чемоданами. Мы вернулись,  я его основательно покормила, и он сразу лег спать. Переделав все необходимые дела, я легла рядом с ним, и он, не проснувшись, прижал меня к себе.

Так мы и жили несколько дней: он ел, спал, почти ничего не говорил и ночью прижимал меня к себе, как   мягкую игрушку. Я свозила его в парикмахерскую, и постепенно, пусть отдаленно, он стал напоминать того, моего Сашу, вот только улыбаться он разучился…

…Я сидела перед зеркалом, выполняя ежевечерний обряд «лосьон-крем-маникюр» и заметила, что Саша, лежа на кровати, смотрит на меня, причем, с выражением лица, которое люди, его не знающие, назвали бы интересом. Я выключила свет и легла рядом с ним. Он не стал обхватывать меня, чтобы заснуть, и продолжал лежать на спине. Я положила свою ладонь на его живот и медленно повела ее вниз. И он заметил! Я вдруг испугалась сделать какое-нибудь лишнее движение и убрала руку. Он сам повернулся ко мне. Все происходило на уровне инстинкта, но утром он меня поцеловал. Вскоре он нашел силы, чтобы рассказать.

Фиалка в санатории вылечилась, но вернулась совсем другим человеком. Она отправила мать домой, отдала сына в детский сад и устроилась на работу. Раньше ее называли самой доброй учительницей, теперь же она слыла самым строгим педагогом. Выяснилось, что она может самостоятельно, ни с кем не советуясь, вести дом, но супруги жили в разных комнатах. Саша, загруженный работой, редко видел ее и сына. Фиалка  никогда не предъявляла ему никаких претензий. Она вполне без него обходилась.

Лешенька в этом году должен был пойти в первый класс. Началась эпидемия гриппа. Фиалка и Лешенька заболели почти одновременно. Детский врач выдал Саше бюллетень по уходу за ребенком, и он ухаживал за обоими. На третий день позвонили с завода и сказали, что Саша должен присутствовать на совещании у директора. Лешенька спал, и Саша сказал жене, что его вызывают на завод, и он постарается вернуться побыстрее. Она, измученная высокой температурой, слегка махнула рукой в знак того, что поняла. Совещание затянулось, и Саша сидел, как на иголках, а когда вернулся домой, увидел у подъезда машину скорой помощи. Вскоре после того, как он ушел, Фиалка услышала, что Лешенька как-то странно дышит. Он задыхался, и она вызвала скорую помощь. Только она прибыла почти через час и уже ничем не смогла помочь мальчику. Саша увидел мертвого сына. Скорая увезла в больницу Фиалку, которая так и не поняла, что сына у нее больше нет. Пришла специальная машина, которая увезла тело Лешеньки в морг.

Дальше Саша мне рассказал, что Фиалка обвинила его в смерти сына, и  жизнь Саши превратилась в ад, потому что  теща также поддерживала Фиалку в ее обвинениях. Он часто ночевал на заводе. Фиалка сложила его вещи в два чемодана. Саша почти разучился думать. Он не мог анализировать, рассуждать, но знал одно, — он обязательно должен уехать ко мне. К этому времени как работник он не представлял никакой ценности, поэтому руководство легко предоставило ему все неиспользованные им отпуска, и набралось их три месяца. На сороковой день рано утром он пришел на могилу сына, попрощался и сел в поезд.

—Я тогда не мог думать, а сейчас могу, и я думаю, что Фиалка права, когда во всем меня обвиняет.  Всю жизнь я старался все делать, как лучше, а в результате  всем разбил жизнь, и тебе, и Фиалке, и себе…

Свою жизнь я бы отдала, чтобы избавить его от горя, но могла только сказать:

—Не бери на себя чересчур много. У меня и у Фиалки свои головы на плечах, и свои в них тараканы шуршат…

Закончился мой короткий отпуск, он отвез меня к проходной, обещал в пять часов встретить и уехал. Я поняла, что  отныне тоже не представляю большой ценности как работник. Я с трудом заставляла себя заняться делами. Мои мысли постоянно вертелись вокруг Саши, как он там, пообедал ли, не думает ли слишком много и так далее. Мои дамы за пять минут до конца рабочего дня начали собирать сумки, и впервые я хорошо их понимала. Я бы с удовольствием последовала их примеру, но положение обязывает, поэтому я сидела с непроницаемым лицом до тех пор, пока они не скрылись из вида. Тогда я схватила сумку и понеслась вслед за ними. Саша меня встретил и по дороге домой доложил, что он сделал за день. Он обналичил аккредитив — и вручил мне деньги «в бюджет», — приготовил обед и накупил всякого инструмента. Последнее мне понравилось больше всего, потому что не бывает мужчины в доме без инструмента!

Несколько дней он возился с моей квартирой. Я и не подозревала, насколько она  разваливалась и рассыпалась! Всю субботу он проторчал в гараже, и я встретила его с поджатыми губками. На его лице впервые появилось что-то похожее на его прежнюю улыбку:

—Не сердись, я твою машину проверил, теперь спокойно  тебя одну буду отпускать.

Мне звонили родители, и я придумывала предлоги, чтобы с ними не встречаться, потому что еще  не наступило время показывать им Сашу. В понедельник я собралась на работу, и он проводил меня до гаража. Через несколько дней он вручил мне весьма солидную сумму денег.

—Я тут одному мужику безнадежную машину заставил ходить. Ко мне уже очередь выстроилась. Эх, — добавил он мечтательно, — была бы у меня  мастерская, я бы не только тебя прокормил, но и на твои наряды и помады заработал!

И меня осенило. Я вспомнила Папочку и его сберкнижки! Все он предусмотрел, и время, о котором он предупреждал, уже наступило. Недаром госпожа Тэтчер чуть ли не целуется с нашим Горбачевым. Не такая это дама, чтобы за красивые глаза такое расположение демонстрировать! Но я ничего не сказала Саше. Сейчас не интересно. В подходящий момент я, как фокусник из шляпы, «Ап!» — и вытащу денежки…

Мы не обсуждали будущее, но он вел себя так, словно и не собирается от меня уезжать, и я не вспоминала, что его отпуск когда-нибудь должен придти к концу. Он спросил меня:

—Что ты скажешь, если я предложу тебе никогда не расставаться?

Я ответила, что уже привыкла к присутствию мужчины в моей квартире.

Мы лежали рядом, и он вспоминал, как впервые меня увидел.

—Такая Аленушка, только не в омут, а в борозду смотрит. Попила молочка, облизнулась, как котенок, потом улыбнулась, а у меня сердце упало.

Я боялась поверить и ничего ему не говорила, но, по-видимому, я снова ждала ребенка.

…Высидев огромную очередь  к врачу, я зашла в кабинет и засмеялась. На меня строго смотрел мой давний знакомый, Игорь!

—Здравствуйте, проходите, — пригласил он, —опять проблемы?

—Что поделаешь! — ответила я, — какими судьбами ты здесь оказался?

—На полставки подрабатываю.

Он начал заполнять мою карточку и сказал:

—Смотрю я на тебя, Ира, и все время забываю, что ты ровесница нашей Катерины. Смотришься бесподобно!

Лицо хорошенькой медсестры вытянулось, — Игорь незаметно мне подмигнул.

Он меня осмотрел и поздравил, потому что  и без вопросов, по одному моему виду догадался о моих намерениях. Он спросил, когда я познакомлю его «со счастливцем», и я ответила: «На крестинах!»

Я ехала, не торопясь. Маленькая Сашка, я знала, что родится маленькая Сашка. Я подумала, что могу потом родить еще  Сашку, мальчика. Такое удобное имя!  И будут у меня папа Саша, красавица-дочка Санечка и сын-сорванец Шурка!

Я не предупредила Сашу, что у меня есть дела после работы, и он встретил меня беспокойным вопросом:

—Ты где была?

— Ходила к врачу.

—Ты что, заболела?

—Нет.

Я смотрела на него и видела, как недоумение в его глазах сменяется надеждой.

Он прижал меня к себе, а я прошептала:

—Нам надо быть осторожными, чтобы не навредить маленькой…